Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Из единства действий властей для крестьян Монтайю вытекало одно — гнет. Он сделался чувствительным с тех пор, как крестьяне пустились в религиозные споры в качестве еретиков и в возражения по поводу десятины в качестве должников. В те времена в этих местах зачастую перемещались по ночам, опасаясь поимки; лишнего старались не говорить; как в городе, так и в деревне боялись иметь слишком хорошо подвешенный язык и дать себя поймать на слове. Ходили с клинком в руках, тихим свистом подавали знак «своим». Чтобы открылась дверь, на крышу или в ставень дома близких кидали камешек. В целом режим не был полицейским в современном смысле этого термина. Но в конечном счете человек жил в кафкианском мире доносительства, если только не вел себя абсолютно безукоризненно. Даже в горах, последнем убежище свободы слова, за опрометчивое высказывание могут неожиданно «взять за глотку» кюре, байль, викарий, сосед или такая же болтушка. Несдержанность в речах оборачивается ношением двойного желтого креста, а то и тюрьмой[30]. Аномальная, искусственная ситуация, проистекающая от сочетания местного катарства с реалиями горной жизни, провоцировала классическую реакцию отрицания со стороны Церкви. Подобная чрезвычайная конъюнктура трагична для поселян, и, наоборот, в глазах холодного монстра, каковым является историк, она — на манер гистологического препарирования{50}, терзающего и убивающего объект, — дает «выгодную» возможность выделить некоторые черты монтайонского общества, в нормальное время видные плохо. Оно может быть рассмотрено, благодаря этому, вплоть до уровня клеточной и внутриклеточной структуры.

Это требует, не уклоняясь от проблем власти, все-таки смягчить жесткость предыдущих оценок, ибо отношения крестьян Монтайю с органами власти сотканы не только из одних терний, они не сводятся к гнету со стороны одних, претерпеваемому другими. Между уровнями господ и черни существует этаж ходатаев и посредников, населенный сеньорами, ловко устроившимися дворянами, персонажами и в теле, и при деле. Когда Бернар Клерг, байль Монтайю, пытается добиться освобождения своего брата кюре, брошенного в епархиальную тюрьму, то хлопочет перед разными лицами, способными, по его мысли, повлиять на решения Жака Фурнье. Бернар подмазывает светского сеньора Мирпуа. Это стоит 300 ливров{51}. Мадам Констанции, госпоже Мирпуа, он дарит мула. Сверх того — крупную сумму Лу де Фуа, бастарду, рожденному от любви Лувы и Раймона-Роже{52} Прево{53} деревни Раба, местный представитель монастыря Лаграсс, архидиакон Жермен де Кастельно, «родственник епископа», также были подмаслены щедрыми подношениями. Всего, говорит Бернар Клерг, я истратил 14000 су за год (сумма огромная, даже для самой богатой семьи Монтайю) ради освобождения моего брата (II, 282). Прослойка ходатаев в данном случае сработала плохо: Пьер Клерг остался в тюрьме, где и скончался. Жак Фурнье оказался неподкупен. Но прослойка эта все-таки существует, играя роль посредника и всевозможного заслона от гнета власть предержащих для нуждающихся в защите подданных.

* * *