Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Коллективное бессознательное было «структурировано как язык»{318} и эта процедура дополнялась целой серией сопоставлений между представлениями о животном мире, о семье (или ее отсутствии) и об обществе. Для крестьянского менталитета в Сабартесе эти соответствия не представляли собой ничего сложного. В самом деле, деревня не рассматривает зверя как «животное-машину»{319}, а приписывает ему свойства, делающие его достойным сравнения с человеком. Посмотрите по этому поводу, о «имидже» животного в деревне, интереснейшие тексты Ретифа де ла Бретона и кюре Мелье{320}, двух знатоков крестьянской философии[700]{321}.

Таблица резюмирует систему скрытых соответствий, принятую в верхней Арьежи.

Таблица соответствий

* Отметим, что оскорбительный термин «волк», или «волчище» [lobasses] (А III), применяется к нищенствующим братьям (С III), тогда как «сукой» или «свиньей» (А I) охотно величают женщин из собственной семьи (В I).

Глава XX. Магия и спасение

Перейдем теперь к религиозности наших деревенских жителей, в разных случаях католической или катарской, либо и той и другой одновременно... Согласно широко распространенному мнению, для крестьянских и сельских культов должны быть характерны прежде всего магическое восприятие мира, пережитки язычества и ритуалы исцеления или плодородия, ритуалы, предназначенные для излечения болезней и сбора большого урожая[701]. На самом деле религиозная практика «урожайного» или «антиэпидемического» типа, имеющая в виду прагматические цели, встречается у жителей Сабартеса время от времени, но в целом достаточно редко. Не происходит ли эта относительная недостаточность от того, что центром их культуры является скорее осталь, чем земля-кормилица? Не оттого ли, что провозглашаемая ими религия стремится предстать прежде всего как размышление о потустороннем мире, а не о земной жизни? Во всяком случае констатируем факты, не высказываясь пока по поводу причин. В окрестностях Акса, Прада и Тараскона Бог — скорее Яхве, чем Ваал{322}, скорее всемогущий распорядитель спасения в «горнем мире», чем помощник по призванию дождя, отведению бури или тифа. Молитвы и крестные ходы[702], предназначенные привлечь господнее благословение на поля, устраиваются нашими крестьянами с невероятной скромностью, — если устраиваются вообще.

Конечно, крестьянин из Бедельяка вполне может во время беседы с другими мужчинами местечка, собравшимися на площади незадолго до Иванова дня, говорить о Божьем вмешательстве в вызревание урожая. Гляньте, — говорит он своим товарищам, — в этот год мы боялись вовсе не собрать зерна, когда оно едва-едва проросло, и вдруг, благодаря Богу всемогущему, который все создал, пшеница наша заколосилась, и ее будет у нас в достатке в этот год...[703] Однако подобные утверждения имеют, по-видимому, лишь теоретическое значение: они не влекут за собой организации особых процессий или церемоний, направленных, с Божей помощью, на повышение плодородия земли. Ее фаталистически оставляют на усмотрение божьих планов и климата. В этой «аграрной» сфере смирение с волей Неба довлеет над обращением к Всевышнему.

У наших монтайонцев ритуалы, связанные с плодородием и с бесплодием, в той мере, в какой они существуют, относятся в гораздо большей степени к маргинальной, даже низкопробной магии, чем к религии. Скотина твоя хиреет оттого, — объявляет Гийеметте Мори прорицатель из округи Теруэля, — что некто, который завидует столь важной хозяйке, как ты, навел на нее порчу... Но в будущем году, — добавляет гадальщик, — со скотом у Гийеметты все будет благополучно. Сие сказав, человек из земли теруэльской спешит захлопнуть книгу, откуда он и почерпнул эти новости, написанную... арабской вязью[704]. В изгнании наши крестьяне и крестьянки из Монтайю считают исламские манускрипты набором идущих от Бога заклинаний, предназначенных для умножения стад. Однако эта установка возможна именно потому, что ислам не является их религией. Им не пришло бы в голову также относиться к окситанскому католицизму, который был или остается для них средоточием сакрального. Независимо от того, катары они или католики, наши герои отнюдь не ставят в центр своей религиозной практики культ плодородия, относящийся к полям и лугам. Одержимость плодородием появляется в качестве периферийного, подчиненного и почти неосознанного элемента, прежде всего в хтоническом культе Девы Марии Монтайонской[705].