Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Милленаристский уклон — далеко не самый страшный в наших краях. Он почти не ощутим. Гораздо более «опасным» является неверие в ту или иную догму — редко полное, чаще относительное. Во всяком случае, оно весьма распространено в арьежской долине, формирующей культурный стержень того Сабартеса, в который входит Монтайю. Возьмем случай Раймона Делера из Тиньяка. Быть большим крестьянином, чем этот мужлан, невозможно: его только и видят на поле да на лугу, жнущим хлеб или овес, пасущим своего мула. Так вот он верит, что душа — это только кровь, будь то душа двуногих или четвероногих: он видит, как они мрут во время эпизоотий, как у них вытекает кровь. И разумеется, после смерти эта кровяная душа обращается в ничто. Раймон Делер не верит в воскрешение. Впрочем, все, что говорят попы, это один сплошной «трюфель». Рай — это когда в этом мире хорошо живется, ад — это когда живется плохо. О чем еще говорить?

Этот вольнодумец бескомпромиссно антиклерикален! Епископа Памье, как и всех смертных, зачали, утверждает он, в блуде и мерзости. Мне могут возразить, что это лишь неуважение к прелату, — не столь уж тяжкий грех... Не только. Раймон Делер заходит в своем богохульстве очень далеко. На площади своей деревни, перед тремя согражданами он заявляет, что Бога, иначе говоря Христа[861], делали спуская и смердя, в дрожи и похоти, то бишь в соитии мужа и жены, совсем как нас, грешных.

— Еще слово, и я тебе башку размозжу моей мотыгой, — прерывает его в ужасе Раймон Сеги, перепуганный этими богохульственными речами.

Следуя той же логике, Раймон Делер ничуть не верит в девственность Марии: «Деву» на самом деле обрюхатил Иосиф. В отношении Христа он разом отрицает распятие, воскресение, вознесение. Раймон годами не причащался, не веря в евхаристию (II, 130).

Эклектизм вольнодумца из Тиньяка ведет к тому, что он то отрицает существование души после смерти, поскольку душа — это лишь кровь, то благосклонно принимает идею метемпсихоза. Раймон не входит в противоречие в этом с другими крестьянам Тиньяка: те считают, что у животных есть душа, и даже, в случае с мулами, душа добрая; один из них, серьезно влияющий на Раймона Делера, ничуть не колеблясь отправляет своего мула пастись в уже высоко стоящие хлеба другого земледельца. У моего мула душа добрая, ничуть не хуже, чем у того землепашца.

Сам Раймон Делер поднимается до своего рода материализма — точнее было бы сказать натурализма, или первобытного спинозизма. Подобно одному крестьянину из Коссу (недалеко от Монтайю), вместе с которым он был на покосе, Раймон долгое время верил, что Бог и Дева Мария суть лишь видимый и слышимый мир (I, 129).

Что касается этики, у Раймона нет сознания греха, будь то убийство или «инцест» с близкой свойственницей. Впрочем, сей муж был любовником свояченицы, сестры своей жены Сибиллы (II, 132). Лишь забота о репутации, а не пресловутое ощущение возможной греховности, не дает ему совершать некоторые считающиеся дурными действия.

Даже в его приходе, повидавшем и не такое, от Раймона попахивает серой. Его сторонятся, считают бывшим душевнобольным и немного колдуном. Как-то Раймон вспахивал находившееся ниже деревни поле своей хозяйки по имени Родьера. Он имел неосторожность запрячь в свой плуг еще толком не укрощенных бычков; они разошлись, и ярмо чуть не соскочило. Раймону достаточно было сказать: Черт, верни ярмо на место, — и упряжь тут же пришла в порядок[862]. В юности этот дьявольский пахарь два месяца страдал от приступов безумия. Но уже двадцать лет, нас уверяют, как он в здравом рассудке, поскольку разумно управляет своим хозяйством.

В Тиньяке случай Делера маргинален по отношению к местному менталитету, однако он не изолирован, поскольку эта деревня любит инакомыслие и антиклерикализм: один из тиньякских инакомыслящих, Жан Жофре, родственник нашего Раймона, верит в рамках весьма вульгарного «катарства», что именно дьявол создал всех вредных тварей (II, 121). Арно Лофр якшался с катарами: он сравнивает душу одной местной женщины с душой принадлежащей Раймону Делеру свиноматки (II, 131). Гийеметта Вилар не очень-то верит в индульгенции (II, 122). Жак из Альзена и Раймон Филипп хотят скинуться, чтобы заплатить двум наемникам, которые должны убить епископа: Тогда и не надо будет платить десятину с ягнят[863].