Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Исследование этических проблем можно считать достаточно полным после напоминания об относительной и умеренной сексуальной свободе, царящей в деревне. В форме действительно преступных деяний, но не принимающих массового характера, она может доходить до изнасилований (два случая в Монтайю) или до не столь тяжких покушений на изнасилование. Мы также видели, сколь мал престиж труда и трудового усердия в шкале ценностей и в повседневной практике наших героев. В этом отношении существующая на практике в архипелаге domus мораль куда как далека от той, что породят много позже, в Новое время, протестантская и католическая Реформации, пуританская и янсенистская: обе в равной степени будут нетерпимы к сексуальным связям и одержимы идеей заставить человека работать. Наши монтайонцы, будь они католиками, катарами или «ни то, ни се», оцениваемые по двум этим критериям, — отвращение к сексу и отвращение к лености — находятся еще, слава Богу, от них на невероятном расстоянии[909].

Глава XXV. Бедность, подаяние, труд

Этика Монтайю выливается в своего рода политику или, по крайней мере, в агрессивную, если не воинствующую, социальную деятельность. Жители деревни и их собратья из Сабартеса, как христиане, так и катары, проникнуты евангельским неприятием «богатства», которое тонко сочетается с их «домашними», конкретными установками по поводу распределения благ в этом мире. Это отторжение соответствует состоянию общества, где демографический подъем, незначительный объем валового продукта и его медленный рост, неравное распределение благ фактически постоянно создают пауперизм. Если в этот период бедность является темой, постоянно присутствующей в течении большой временной длительности, то прежде всего потому, что всем известно — она неизлечима (в нашем веке социализм восстанет или попытается восстать как раз против этого фатализма; но он будет опираться на экономические перспективы, кардинально отличающиеся от существовавших ранее).

Богач пирует, бедняк в язвах сидит у дверей. Миниатюра из евангелиария императора Генриха III. 1039 г.

На первый взгляд, здешнее осуждение богатства, роскоши и власти, которая сопровождает или подразумевает их, кажется всеобщим; кюре Клерг, как и положено истинному катару, обрушивается на брак в беседе со своей подружкой: брачная церемония в церкви, говорит он, это лишь мирская суета (1, 225). Что до светской власти, то она (как и женщина, земля и деньги) является даром дьявола. И как таковая достойна осуждения, по крайней мере с альбигойской точки зрения здешних мест. Я дам вам жен, которых вы будете страстно любить, — говорит дьявол добрым духам, которых он хочет соблазнить (согласно одной из версий альбигойского мифа о падении, изложенной пастухом Жаном Мори [II, 489—490]). — Из одной птицы у вас будет две, из одного животного — двое животных. Кого-то из вас я сделаю королями, или графами, или императорами, или господами других людей...

Простые католики, как и катары, считают богатство и связанные с ним удовольствия неизбежным источником греха. Да ну, метр Арно Тессейр, — говорит один заключенный в Памье врачу Тессейру из Лорда, который умирает в своей камере, отказавшись исповедаться в своей грешной жизни (II, 219), — вы купались, однако ж, в такой роскоши! И жили вы куда как широко! И у вас было столько мирских забав и развлечений! Да как может быть, чтобы вы были без греха?