Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Сначала о чудесном: оно опирается на сверхъестественное, объективно передаваемое в устных рассказах[967]. Эти истории, как в наших текстах, могут быть непосредственно рассказаны инквизитору. Либо это рассказы о рассказах, слышанных когда-то свидетелем, а потом переданных Жаку Фурнье. Чудесное, разумеется, присутствует, и весьма представительно, в произносимых в Сабартесе речах мифологического плана, которые могут вдохновляться официальной церковью, альбигойской ересью, либо вообще не носить специфически религиозного характера.

Гораздо реже, даже в исключительных случаях, происходит актуализация сверхестественного в форме чуда. Католические чудеса в Сабартесе, который отнюдь не является дарохранительницей римской веры, остались в прошлом. Ниже по течению на территории Фуа отмечены своего рода иноверческие «получудеса». На костре вальденса Раймона де ла Кот огонь пережигает, как и следовало ожидать, веревки, стягивавшие руки осужденного. Последний находит силы, чтобы воздеть их к небу в обращенной к Богу молитве. Верный знак, что душа его обрела спасение, — поговаривают в тавернах графства, где, за стаканчиком, событию сопутствуют почти спортивные комментарии (I, 174).

Напротив, в пределах Монтайю и Сабартеса не происходит альбигойской реализации чудесного. Иными словами — никаких катарских чудес (с единственным исключением, однако: во время одного consolamentum, происходящего в наших горах, появляется странное свечение[968]). Эта лишенная чудес среда свидетельствует о существовании довольно примечательной тенденции: альбигойские миссионеры и подверженные их влиянию крестьяне (равно как и другие крестьяне, не охваченные их влиянием) не приемлют чудо; у них есть очевидное желание изъять Бога из материального мира (который порой считается принадлежащим дьяволу). Тем самым устраняетсяе не только Бог, но и любая сверхъестественная причинность, связанная с действительными чудесами. Вы верите, что куски дерева могут творить чудеса? — спрашивает арьежских пастухов Белибаст (II, 55). И «святой муж» добавляет, отнюдь не желая заменить в этом земном мире римские чудеса чудесами катарскими: Я сам буду творить чудеса. Но это когда я буду на том свете, никак не на этом (II, 54).

На более общем уровне рассуждения сабартесские крестьяне, в той или иной мере попавшие под влияние альбигойства, заявляют, что не Бог заставляет цвести и плодоносить[969], а дьявол (говорят одни) или просто-напросто природа, погода, навоз или людской труд (говорят другие). Чем это не примитивный крестьянский оккамизм{397}, который также приходит к отрицанию сверхъестественного?[970]{398}

* * *

Мифологическая мысль жителей графства Фуа, отношение которой к проблемам местопребывания мертвых нам предстоит рассмотреть, живет, таким образом, в достаточно тесных рамках. Тем примечательнее сила, с которой бьет этот ключ.

В качестве педагогического средства эта мифология любит использовать маленькие истории, применяя хорошо известный метод примеров, или exempla{399}. Воспроизведем на сей счет интересное определение, данное Раймоном Кантелем и Робером Рикаром: «Exemplum, — пишут они, — является, по сути, самостоятельным повествованием, локализованном в пространстве и времени; его длина (в виде письменного текста) колеблется между десятью и двадцатью строками. Легко понимаемый и запоминаемый, с удовольствием выслушиваемый, он ставит своей целью разъяснение, раскрытие или дополнение с помощью наглядных иллюстраций христианского учения»[971]. А также, добавим, учения «добрых христиан», то есть еретиков.

В пропаганде римской веры, в том развернутом виде, в каком мы встречаем ее на подступах к нижним землям, exemplum, который передается друг другу деревенскими кумушками, может быть прямиком почерпнут из серий exempla, скомпилированных ранее в Золотой легенде. Такова история о маленьком хлебце-гостии и об освященном вине, превратившихся соответственно в отрезанный детский палец и кровь для поучения неверующей крестьянки, которая испекла хлебец[972]. Этот exemplum может быть помещен в целый ряд «структурных» трансформаций: рассказывали, что в Арзансе (Од) св. Доминик завязал в день св. Иоанна Крестителя спор в открытом поле с поденщиками, которые, несмотря на обязательный отдых в день этого праздника, жали хлеб. Во время жатвы, в разгар дискуссии со святым, один из безбожных работников внезапно увидел, что его сноп залит кровью. А между тем на руках у него не было порезов... Тут же подобное испытали и другие работники — полный триумф святого...[973]