Монте Верита

— Монастырь был очень старым, — вновь заговорил он, — и Бог знает сколько времени потребовалось, чтобы его построить — высечь из скалы. Я никогда не видел ничего более законченного и дикого и, вместе с тем, до странности красивого и завораживающего. Он словно парил, подвешенный между горой и небом. В стенах было много щелей для света и воздуха, но ни одного настоящего окна. С западной стороны над обрывом высилась башня. Мощная стена превращала монастырь в неприступную крепость. Я не заметил входа, никаких признаков жизни внутри. Я стоял, разглядывая монастырь, и чувствовал, что его узкие окна, словно глаза, тоже нацелены на меня. Что оставалось делать?

Только ждать, пока не покажется Анна. Потому что я уже понял, что старик был прав и все случилось так, как он говорил. Обитатели монастыря заметили Анну сквозь щели стен и позвали ее, и теперь она была с ними внутри. Должно быть, она разглядела меня и вот-вот выйдет из стен. Я прождал там весь день.

Он говорил просто, только перечислял факты. Он ждал ее, как любой муж ждал бы жену, собравшуюся воскресным утром навестить друзей.

Он сел, достал свой завтрак, поел и стал смотреть на вереницы облаков, скрывающих долину. Они то распадались, то вновь образовывали причудливые формы, освещенные солнцем, которое с летней щедростью грело каменную грудь горы, башню, узкие окна-бойницы, стены. Нигде не было заметно признаков жизни, не доносилось ни единого звука.

— Я просидел там весь день, но она не вышла. Солнце ослепляло, прожигало насквозь, и я вернулся в ущелье, чтобы укрыться от него. Лежа в тени выступающего камня, я по-прежнему мог видеть башню и щели в стенах. Мы с тобой знаем, как может быть тихо в горах, но ничто не сравнится с тишиной, которая царила у двойной вершины Монте Вериты.

Время едва тянулось, я продолжал ждать. Постепенно похолодало. Моя тревога росла, и бег времени становился быстрее. Наконец солнце стремительно покатилось к западу. Изменился цвет скал, они больше не ослепляли своим блеском. И тут я почувствовал настоящую панику, подбежал к стене, начал кричать, ощупывать камень руками. Но там не было входа, там не было ничего.

Мой голос отражался от стен и снова и снова возвращался ко мне. Я глядел вверх и видел только узкие щели окон. Я опять начал сомневаться, правда ли то, что говорил мне старик. Монастырь был необитаем, здесь никто не жил уже тысячи лет. Он был построен когда-то, а потом покинут. Анна никогда не приходила сюда, она скорее всего упала с узкого выступа, где кончается тропинка и где оставил меня проводник. Сорвалась в пропасть у начала южного гребня. Это же случилось и с другими женщинами — с дочерью старика, с девушками из деревни: все они упали, и никто не дошел до самой скалы у раздвоенной вершины.

Ожидание неизвестного в рассказе Виктора легче было бы вынести, если бы даже в его голосе вновь почувствовался надрыв и признаки безумия. Но здесь, в лондонской лечебнице, с обычными склянками и таблетками на столе, где отчетливо слышался шум транспорта с Вигмор-стрит, его речь казалась монотонной, как тиканье часов. И было бы естественнее, даже хотелось, чтобы он зарыдал.

— Я не решался возвращаться назад, — говорил он, — пока не выйдет она.

Я был вынужден ждать там под стенами. На меня надвигались облака, которые теперь стали сероватыми. Тревожные вечерние тени, такие мне знакомые, заскользили по небу. На секунду и гора, и стены, и узкие окна засветились золотом, в следующее мгновение солнце зашло. Сумерек не было, сразу наступила ночь.

Виктор простоял у стен до рассвета, не сомкнув глаз. Он ходил взад и вперед, чтобы согреться. Когда рассвело, он совершенно продрог, оцепенел и ослаб от голода, потому что захватил с собой еды только на один день.

Здравый смысл подсказывал ему, что оставаться здесь еще было бы безумием. Нужно спускаться в деревню за водой и продуктами, просить местных жителей о помощи, чтобы организовать поиск. С восходом он неохотно покинул скалу. Вокруг царило все то же молчание, и теперь Виктор совершенно уверился, что за стенами не было жизни.

Он снова обогнул выступ горы, вышел на тропинку и, ближе к деревне, вступил в утреннюю мглу.

Они уже ждали его, будто знали, что он придет именно утром. Старик стоял на пороге дома, вокруг собрались в основном мужчины и дети. Виктор сразу же спросил:

— Моя жена не возвращалась? — во время спуска надежда вернулась к нему.

Он подумал, а поднималась ли вообще Анна по тропинке в горы? Может быть, она выбрала другую дорогу и спустилась иным путем. Но, взглянув в их лица, он перестал надеяться.

— Она не вернется, — сказал старик. — Мы вам говорили, она не вернется.

Она ушла к ним на Монте Вериту.

Решив пока не спорить, Виктор попросил у них еду и воду. Ему принесли и стояли рядом, глядя с состраданием. При виде вещей Анны отчаянье нахлынуло на него. Ее сумка, ее матрас, фляга, ее нож — все ее вещи, которые она так и не взяла с собой.