Монтигомо - Ястребиный коготь

— Ах, детка, если бы ты видела, как живут настоящие люди! А у Пети застарелый радикулит…

Анюта так и не поняла, кого хозяйка назвала «настоящими людьми» и какая связь между квартирой и радикулитом.

Скоро пришел запыхавшийся Петя — громоздкий мужчина лет сорока, в шляпе и габардиновом плаще. На его мясистом потном лице с реденькими рыжеватыми бровями было написано возмущение.

— Вы понимаете, что вы делаете? — раздраженно спросил он с порога, не здороваясь и вытирая затылок клетчатым носовым платком. — Нет, вы мне скажите, понимаете или нет? Кто же привозит на квартиру к работнику базаркома целую машину муки? Или вы хотите, чтобы мы оба попали в Обэхаэс?

— Так я… — заикаясь, начал Галушка, но Петя перебил его:

— Вам — так, а мне домзак[3]! Если бы хоть наши соседи были, как люди. А то каждый думает, что он не меньше, чем Дзержинский, и считает своим долгом кого-нибудь разоблачить. Вы могли оставить машину на проспекте, а сами зайти, не привлекая внимания посторонних глаз. Скажите шоферу, чтобы он катился со двора к чертовой бабушке! Неужели Петушков не мог вам объяснить все по-человечески?

Растерявшийся Галушка послушно двинулся к двери. Анюта, которая ровно ничего не поняла из сказанного Петей и лишь смутно догадывалась, что отец и она попали в какую-то нехорошую историю, вскочила со стула и бросилась следом за Галушкой. Ей было обидно, что этот мужчина в нарядном плаще так грубо разговаривает с отцом. Однако Петя неожиданно переменил тон и задержал Галушку на самом пороге.

— Федор Трофимович, поставьте машину на углу Тургеневской, — сказал он совсем дружеским тоном, продолжая вытирать затылок носовым платком. — Я так думаю: через часик к вам подъедет человек, по фамилии Кислов. Запомните — Кислов… Сколько у вас муки?

— Три тонны… Крупчатка…

— Угу… — задумался Петя, помахивая платком. Он что-то прикидывал в уме, закатив зрачки к потолку, сосредоточенно почесал пальцем переносицу. Наконец он сказал:

— Кислов привезет вам справку базаркома о том, что мука продана по двадцать копеек за кило… Вот таким путем… Ничего, ничего. Не беспокойтесь. Лично вам он даст по тридцать копеек.

— На базаре крупчатка вроде бы сорок две копейки, — кашлянул Галушка.

Рыжеватые Петины брови полезли на лоб, и мясистое лицо засияло ласковой улыбкой.

— Боже мой! — развел он руками. — Что вы говорите? А я и не знал! Так езжайте, пожалуйста, на базар и продавайте по сорок две копейки! Кто возражает? Заходите в базарком, и мы вам дадим справку, что вы продали по сорок две копейки!

— Так ведь я…

— Давайте не будем эгоистами, Федор Трофимович! Вам хочется кушать, а другим нет? Да?

Только теперь Анюта начала понимать, что здесь происходит. У нее еще не было времени обдумать это, но она уже отчетливо сознавала, что это что-то страшное, непоправимое…

Она, разумеется, знала, что на свете есть жулики и спекулянты, о которых пишут в газетах и которых отдают под суд за то, что они наживаются нечестным путем и воруют общественное добро. В позапрошлом году, например, в соседней станице из колхоза выгнали птичницу за то, что она таскала с фермы то яйца, то кур. Какой же это был позор! А вот в их колхозе несколько человек получили ордена. Но Анюта даже не надеялась, что когда-нибудь и ее отец получит орден. Уж слишком много он стал выпивать. Но в том, что отец честный человек, она никогда не сомневалась…

И вот теперь она поняла, что ее отец — жулик… Ее отец!

Анюта была оглушена. Все краски города, в который она так стремилась, вдруг померкли…

Машина остановилась на Тургеневской, тихой и пустынной улице, под старыми, уже начавшими желтеть акациями. Неподвижные листья свешивались к Анюте, словно усталые кисти рук. Она сидела на мешках и тихонько плакала. Редкие прохожие не обращали на нее внимания. Только совсем маленький светловолосый мальчуган в коротких штанишках, с палочкой эскимо в руке остановился на тротуаре и таращил на нее удивленные голубые глаза.

Отец и Даня о чем-то глухо переговаривались в кабине, посмеивались. Потом отец вышел из кабины и спросил Анюту:

— Поесть хочешь? — И, увидев, как сверкнули слезинки на ее ресницах, встревожился: — Ты что это, Анютка?

Она хотела что-то сказать и не смогла, только шмыгнула носом.

— Может, тебе кто обиду какую сделал? — допытывался отец.

— Батя, значит, вы говорите, что все люди жулики? Да?

— Ты чего это удумала, дуреха?

— Нет, вы скажите, скажите! — Анюта вытерла ладонью глаза и в упор посмотрела на отца. — Все жулики?

— А то как же… — усмехнулся Галушка.

— Батя, а вы жулик?

Галушка задохнулся от ярости, поперхнулся дымом и страшно закашлялся, наливаясь кровью.

— Гадюка! — наконец продохнул он. — Вот постой, приедем домой…

— На триста рублей колхоз обсчитать хотите! — продолжала она, посчитав по своей душевной простоте только те деньги, которые собирался присвоить отец, и не сообразив, что еще больше попадет в руки ростовских спекулянтов.

— Цыц! — крикнул отец, стукнув рукой по борту машины.

— Не кричите на меня, батя!

Он понизил голос и зашептал жалобно:

— Дура! Ты думаешь, три сотни одному мне? Я ведь и Даньке должен дать…