Монтигомо - Ястребиный коготь

— Зер гут! — усмехнулся черный. — Фюреру нужны квалифицированные рабочие.

Он что-то произнес по-немецки, обернув лицо к столу, и другой пожилой немец поспешно протянул нам две плитки шоколада. Мне показалось, что все эти гитлеровцы побаиваются офицера в черном.

— Возьми шоколад! — прошептала женщина. — Живо! Саша мрачно положил плитки в карман.

— Мне нужно тебе что-то сказать, Клавдия.

— Что там еще! — поморщилась она. — Идите гуляйте.

— Нужно! — упрямо повторил Саша.

— Господа, — певуче проговорила Клавдия, — извините, я выйду на минутку.

Она сказала это слово «господа» так просто и непринужденно, как будто привыкла говорить его всю жизнь. Вероятно, я посмотрел на нее очень изумленно, потому что она вдруг шепотом окрысилась на меня:

— Чего ты глаза вытаращил?… Ну, идите же в коридор. Вот еще морока на мою голову!

Когда мы вышли в коридор, с ее лица сразу слетело напускное жеманство.

— Олух, чего ты приперся? — яростно заговорила она. Лицо ее исказилось и покрылось красными пятнами. Расплескивая вино из рюмки, которую она все еще держала в руке, Клавдия говорила: — Ты что хочешь, чтобы они мне дом спалили? Или хочешь, чтобы они тебя пристрелили? Скажи, хочешь, олух? Шлялся где-то всю ночь сегодня и шляйся!

Слова с каким-то шипящим свистом срывались с ее искривленных бешенством, густо накрашенных губ. Саша засопел — я заметил, что он всегда сопит, когда начинает злиться. Однако ответил он сдержанно:

— Я перебираюсь на другую квартиру, Клавдия.

Она сразу умолкла и, помедлив, спросила:

— Куда?

— Вот к нему, — указал он на меня.

— Куда это к нему?

— К Леониду Федоровичу.

— Ну и дурак! — сказала она уже относительно спокойно. — Леонид Федорович член партии. Ты хочешь, чтобы тебя вместе с ним на веревку вздернули?

Саша засопел еще громче. Внезапно он выпалил краснея:

— Папа не член партии, а не стал бы с фашистами вино пить! Подожди, Клавдия, он еще вернется!

Я вздрогнул и сжался: мне почему-то показалось, что она сейчас его ударит. Но у нее задергалось лицо и растерянно отвисла накрашенная губа.

— Саша… — хрипло сказала Клавдия, поеживаясь, словно ей стало холодно. — А что делать, Саша?… Ведь жить хочется…

— Не так жить надо!

— А как? Они… — Клавдия кивнула на дверь, — обещают мне помочь торговлю открыть… Говорят, теперь простор будет с этой, как ее… частной инициативой.

— Вот оно что, — криво усмехнулся Саша. — Ты всегда длинный рубль любила.

— Ну и что ж, что любила?

— А то ж… Стыдно мне за папу!

Она вдруг опять взорвалась и зашипела:

— Не твое это дело! Понял? Не твое! Убирайся, куда хочешь, а меня не учи, как жить. Как хочу, так и живу! Убирайся!

— Не гони, сам уйду.

— И уходи!

— Вот возьму, что надо, и уйду.

— Что это ты возьмешь, интересно? — приподняла она нарисованные брови.

— Много не возьму, не беспокойся. Белья смену мне надо, простыню да одеяло.

— А вот этого не хочешь? — Клавдия подняла свободную руку и показала ему кукиш. — Не для того наживалось все, чтобы из дому таскать.

— Не ты наживала! — выдохнул Саша. — Папино все это.

— Вот я сейчас офицера позову, — сказала она, протягивая руку к двери. — Хочешь, позову?

— Пойдем, Саша, — тронул я товарища за плечо, — обойдемся. У нас простыня с одеялом найдутся.

Несколько секунд Саша презрительно смотрел на мачеху, потом круто повернулся и вышел на крыльцо. Я поторопился за ним, споткнулся о порог и испуганно оглянулся на Клавдию. Она стояла, сжав губы, с рюмкой в руке и молча глядела нам вслед.

— Ну вот, Витя, был дом — нет дома… — вздохнул Саша.

— Ничего, Саша, не пропадем!

— Частная инициатива! — зло сказал он. — Ладно, леший с ней, с частной инициативой!

Он достал из кармана плитки шоколада, презрительно посмотрел на них и, широко размахнувшись, швырнул их через забор на огород.

— Пойдем, Витя, Валентину искать.

Но мы не успели дойти до ворот, как на двери щелкнула щеколда и во двор вышел тот самый пожилой немец, который дал нам шоколад. Увидев меня и Сашу, он улыбнулся и поманил пальцем. Мы подошли.

— Чего надо? — спросил Саша.

Немец похлопал его по плечу и о чем-то быстро заговорил. Он постучал пальцем в мою грудь, потом в грудь Саши и, наконец, в свою собственную и, вздохнув, показал рукой на запад.

— Это он говорит, что у него в Германии такие, как мы, дети есть, — догадался я.

— И сидел бы там со своими детьми, — сказал Саша, — мы его сюда не звали. Эй ты, фашист, уезжай домой!

— Фашист? — немец отрицательно покачал головой. — Найн, найн…

— А если не фашист, все равно проваливай! — Саша потыкал пальцем в его грудь и махнул на запад.

Немец заулыбался, закивал головой и подмигнул Саше. Как видно, ему было ясно, о чем идет речь. Но тут же он развел руками и снова вздохнул, давая понять, что это от него не зависит.

— Гитлер, — тихо сказал он и многозначительно поднял палец.

— А вы бы своего Гитлера вот так! — Саша сжал кулак и постучал им по своему затылку.

— Тсс!.. — испугался немец, оглядываясь на дверь. Он сделал вид, что рисует пальцем на своем лбу череп со скрещенными костями. — Тсс… Эс-эс!

— Эсэсовец, — понял Саша. — Это он, Витя, наверно, про того черного говорит. Ишь ты! Сам его боится.