Монументальная пропаганда

И вот когда она уже приближалась к той станции, до которой ни разу в жизни не доехала, и он был на том же пути, и оба готовы были обрушиться с горы и погрузиться в нирвану, как где-то совсем близко (но не в них самих, а вовне) заиграла музыка и грудной женский голос просто сказал:

— Говорит Би-би-си. Начинаем передачу из Лондона. Западные корреспонденты передают из Москвы, что по циркулирующим здесь слухам политика десталинизации встречает заметное сопротивление наиболее ортодоксальных членов КПСС. В связи с этим в Президиуме ЦК КПСС рассматривается вопрос о возможной чистке партийных рядов от тех, кто тайно или явно противится новому генеральному курсу, разработанному на двадцатом съезде… Как заявил один из партийных деятелей, партия будет выявлять и наказывать не только тех, кто прямо выступает против нового, но и против тех, кто не дает им должного отпора.

«Это же про меня!» — вдруг подумал Шалейко, и в груди его появилось неприятное чувство.

— Это шо? — спросил он, не оставляя своих усилий, но чувствуя, что трезвеет.

— Не обращай внимания, — прошептала Аглая, задыхаясь и стараясь не утратить возраставшего возбуждения. — Это новый сосед. Шубкин. Ты его знаешь.

— Шубкин, — повторил Шалейко разочарованно. — А если мы его слышим, значит, и он…

— Не знаю. Меня это не волнует, — быстро и раздраженно сказала Аглая и сказала неправду, ее как раз очень взволновало, что Шубкин, может быть, слышит, это даже, наоборот, возбудило ее еще больше, и если б у Шалейко хватило ума или такта помолчать секунду-другую…

— А меня волнует, — не прекращая своих действий, зашептал ей в ухо Шалейко. — Ты слыхала, говорят, будет чистка. Для тех, хто противится и не дает отпора. А я не противлюсь и твою позицию, — он задвигался еще интенсивнее, — целиком и полностью осуждаю.

— Ах, ты осуждаешь, ты осуждаешь! — возмутилась она, пытаясь при этом не остыть и дойти до точки. Но у него в это время шел обратный процесс, и хотя он из вежливости еще елозил по ней, дело шло на спад. Она, почувствовав это, сама стала скисать, не выдержала и столкнула его с себя довольно грубо. Бормоча невнятные извинения, он сполз на пол и стал одеваться.

Она его не попрекала, но смотрела злобно. Накинула шелковый китайский халат с павлинами и ждала нетерпеливо, пока он застегнет все свои пуговицы. Он уже надел шляпу и двинулся к дверям, когда она выхватила у него из рук портфель и стала совать в него коньяк и лимоны.

— Да ты шо, Степановна! — попытался он ее урезонить, но она вручила ему портфель и сказала:

— Сгинь, сопля!

Шалейко такое обращение показалось очень обидным, и оно тем более было обидно, что его в детстве в самом деле звали Соплей. Тяжело вздыхая, вышел он на лестничную площадку в надежде, что незаметно покинет дом, не привлекши ничьего внимания. Правда, там, перед домом, — он вспомнил, — сидят какие-то старухи. Они носы свои готовы во все совать, но по слепоте, глухоте и глупости авось не поймут, кто он и откуда идет.

Но прежде, чем снова встретить старух, он уже здесь, на лестничной площадке, столкнулся с Шубкиным. Марк Семенович, прослушав очередную передачу Би-би-си, решил вынести мусорное ведро и подумать по пути о текущих событиях. У него по поводу возможной чистки в КПСС тоже возникли различные идеи, и он сочинял уже на ходу очередное письмо Хрущеву с требованием не ограничиваться изгнанием высокопоставленных фракционеров, но очистить партию от наиболее оголтелых сталинистов, засевших в партийных организациях областного и районного уровня.

Шубкин вышел с ведром на площадку и тут нос к носу столкнулся с Шалейко. Шалейко, увидев Шубкина, решил, что тот слышал скрип кровати и слова «ты моя кыса» и захотел посмотреть, кто же их произносил. Не понимая того, что творческий человек, каковым был, конечно, Марк Семенович Шубкин, будучи погружен в свои мысли (а он в них был всегда погружен), настолько отрешался от всего, вокруг происходящего, что никаких разговоров, никаких посторонних звуков не слышал, а если и слышал отдельные охи, ахи и слова, то лишь как невнятный шум, как отдаленный гул морского прибоя. Но Шалейко, не понимая тонкостей душевного устройства творческого человека, был уверен, что этот гад слушал и, может быть, даже подслушивал, и потому таиться перед ним бессмысленно.

— А-а, — сказал он, изображая неподдельную радость, что увидел Шубкина. — Здорово!

— Здравствуйте, — сказал Шубкин рассеянно или, как показалось Шалейко, уклончиво.

— А я тут понимаешь… Ну, выпил. И сцепление полетело. Я в Доме колхозника заночевал…

— Хорошо, — сказал Шубкин отвлеченно и ничего не имея в виду, но Шалейко показалось, что за словом «хорошо» содержится недоверие Шубкина к услышанному.