Монументальная пропаганда

Швырнула бумагу на пол. Подняла. Положила на стол. Опять швырнула и опять подняла. Сняла пальто и стала быстро из угла в угол расхаживать по кабинету. Но тут же притомилась, запыхалась и вспотела. Все-таки была еще слаба. Услышав голоса в приемной, села за стол и изобразила на своем лице каменное выражение.

Марк Семенович Шубкин был человек лет пятидесяти, крупный, полнеющий и лысеющий, со свежим цветом лица, какой бывает у сельских жителей и заключенных. Похожий, между прочим, на Ленина. Ростом намного выше, но, как и Ленин, с преогромнейшей головой шестьдесят, как он сам уверял, шестого размера.

Работал он воспитателем в группе дошкольников и в порядке общественной нагрузки редактировал стенную газету. Ему эта работа была доверена неосмотрительно. Добровольно вести газету никто не хотел, а он, дорвавшись, без конца печатал в ней свои стихи и заметки. Что могло бы считаться для газеты немалой честью. В Долгове были свои поэты Бутылко, Распадов и прочие, но выше областной печати им подниматься не доводилось, а Шубкин в 30-х годах печатался (ого где!) в "Известиях", в "Комсомольской правде" и в "Огоньке".

- Подойдите к столу, - велела Аглая, не отвечая на приветствие Шубкина.- Кто написал эту пакость? - Ее губы искривились в брезгливой гримасе, а глазами она показала на свернувшуюся спиралью полоску бумаги. Шубкин протянул руку, но бумагу не взял, передумал.

- Я вас не понял,- сказал он и смиренно посмотрел на Аглаю.

- Я вас спрашиваю, - постукивая по столу пальцами, повторила она, - кто написал эту пакость?

- Вы имеете в виду эти стихи? - спросил он, поощряя ее к исправлению терминологии.

- Я имею в виду эту пакость, - стояла на своем Аглая Степановна.

- Эти сти-ти-тихи, - Шубкин от волнения заикался, - написал я.

- И кто же вам позволил написать эту пакость? - повторила она с непреклонной враждебностью.

- Эту па-акость мне па-азволила написать па-артия, - сказал Шубкин, бледнея, и выпятил грудь.

- Ах, па-па-а-артия, - передразнила Аглая. - Партия позволила. Нет, дорогой друг, партия тебе еще пока не позволяет всякую дрянь писать и спекулировать на теме. Я с этой дрянью вот что сделаю, вот. - И полетели на пол клочья бумаги. - Если ты думаешь, что на двадцатом съезде была отменена генеральная линия, то ты неправильно понимаешь. Партия вынуждена была пойти на некоторые поправки, но сомневаться в главном мы никому не позволим. Сталин как был, так и есть - ум, честь и совесть нашей эпохи. Был и есть. И все, и ничего более. И если о нем там кто-то что-то может сказать, это не значит, что каждому будет позволено. Надо же! - она постепенно успокаивалась. - Каждый пишет чего ни попадя. "Верю в коллективный разум". Верующий какой нашелся! Ты вот, если такой сатирик, написал бы про мусорные бачки. Стоят, понимаешь, без крышек, а от них вонь, антисанитария, мухи. Сколько можно говорить, чтобы сделали крышки? Я завхозу два выговора влепила, скоро третий вломаю, строгий с предупреждением, а он хоть бы хны. Вот, если ты талант, сатирик, возьми и ударь сатирой по мусорным бачкам.

Шубкин побледнел еще больше, напыжился:

- А я не хочу ударять сатирой по ба-бачкам. Я хо-хочу сатирой ударить по Ста-та-та...

- Все понятно, - поставила точку Аглая.- Вы уволены. Завтра расчет в бухгалтерии.

Глава 11

Между прочим, она этого типа раскусила давно. Еще когда он пришел наниматься на работу. У нее тогда не было учителя литературы, а этот подкатился. С красным дипломом ИФЛИ, института философии и литературы, того самого, где учились еще до войны многие наши выдающиеся личности, включая поэта Твардовского и секретаря ЦК комсомола Шелепина.

- Надо же! - удивилась Аглая, разглядывая диплом. - Какие люди осчастливили наше захолустье!

В Долгове по причинам, изложенным выше, встречались люди с высшим образованием, но с таким все же встречались нечасто.

- А где же вы после института работали?

- На лесоповале, - сказал Шубкин просто.

- Почему? - спросила она и тут же поняла, что глупость сморозила, чего уж тут спрашивать.

И пока он молол ей что-то невнятное о необоснованных репрессиях и перегибах, она все решила.

- Понятно, - перебила она. - А почему вы, собственно, к нам?

- Ну, во-первых, потому, что увидел объявление, во-вторых, у меня подходящее образование, и, в-третьих... - он выдержал паузу и закатил немного глаза... - я очень люблю детей.

- Детей все любят, - заметила Аглая. - Тем более, - подчеркнула, наших, советских детей, - имея в виду, что наших, но не ваших. - А у вас, кстати сказать, собственные детишки есть?

- Нет, - сказал Шубкин, словно бы извиняясь. - Не обзавелся. Потому что... сами понимаете.

- Ну да, - простила она. - Это понятно. Но, - развела руками, - к сожалению, у нас для вас нет места.

И давая понять, что разговор окончен, полезла в пачку за очередной "беломориной".

Но он уходить не торопился.

- Но вы только что сказали, что у вас есть место.