Монументальная пропаганда

Не будем возводить напраслину на Федю. Отправив на тот свет много врагов, он никак не был готов добивать друзей даже и в такой кошмарной, почти без выбора, ситуации. Но что ему было делать? Оставить Серегу, а самому уйти? Остаться с ним и попасть в лапы немцам? Не донести до части важные данные, от которых зависело столь многое? Не тому, кто в подобных ситуациях никогда не бывал, судить побывавшего. Возможно, какой-нибудь претендент на звание гуманиста на месте Феди не сделал бы ничего, и это было бы очень плохо для Сереги, для гуманиста и для всего остального. Федя Бурдалаков не думал, гуманист он или кто-то еще. Выпив полфляги водки, он совершил акт последнего милосердия или, по-теперешнему говоря, эвтаназии. А совершив, долго плакал.

Свои стоптанные и с надорванной подметкой сапоги Федя бросил в лесу и, вернувшись в родную часть, сообщил, что Серега геройски погиб в неравном бою, а подробности опустил. Да и кому они были нужны, эти подробности? Народу гибла такая тьма, что отдельная смерть интереса не вызывала. Получил Федя за Серегу, как и полагалось, трехдневный паек, включая три раза по сто боевых граммов водки. А потом в интервью, данном корреспонденту армейской газеты, обещал бить врага за двоих: за себя и за своего друга Серегу. Вот, собственно говоря, когда у него впервые идея насчет «того парня» возникла.

А что касается Сереги, то и посмертная его судьба тоже печально сложилась. Бурдалаков доложил о гибели ротному командиру. Тот собирался передать это сведение дальше, но сам в это время был захвачен в качестве языка и утащен на ту сторону фронта вражескими разведчиками. Таким образом, ротный пропал без вести и Серегу перетащил с собой в пропавшие без вести. Что и стало причиной различных неприятностей для жены его Валентины, дворничихи из города Долгова.

Воевал Федор Бурдалаков, ничего не скажешь, храбро. Не отсиживался в удаленных от линии фронта штабах, не руководил тыловыми органами снабжения. В самых горячих переделках бил врага за себя и за Серегу, проявил много отваги, за что продвигался в чинах, и орденами был не обижен. Орденов в конце войны давали чем дальше, тем больше. Кончил войну Героем Советского Союза, полковником, а две генеральские звезды получил: первую — служа в Главном политическом управлении Советской армии, и вторую — при выходе в отставку. Но где бы ни служил, чем бы ни занимался, никогда не забывал Бурдалаков «про того парня», про Серегу, гармониста, балагура и храбреца. Везде, где мог, о нем рассказывал, выступал от его имени и получал уже в мирное время много всяких знаков внимания, знаков отличия и денежных знаков. За себя получал и за Серегу, а Серегина семья пребывала в презрении, забвении и нищете. Чего Бурдалаков, вероятно, просто не знал.

Выйдя на пенсию в относительно раннем возрасте, Федор Федорович был еще в силах передвигать тяжелые вещи, что-нибудь копать, бурить, сверлить или, в крайнем случае, протирать штаны в какой-нибудь конторе, но он теперь уже без конца и лишних перерывов выступал на собраниях, на митингах, сидел с важным видом в президиумах, то есть занимался деятельностью, которая называлась патриотической. И сам называл себя, естественно, патриотом.

Но с тех пор, когда он совершал свои, еще раз подчеркнем, не мнимые, а реальные подвиги, времени прошло много, кое-что подзабылось, затуманилось и замшело, стало путаться с где-то вычитанным, вымышленным и домысленным. Постепенно его воспоминания становились похожи на выдумки журналистов мирного времени. Имевших о войне представление по кинофильмам в постановке режиссеров, знавших войну по журналистским репортажам.

Много путешествовал Федор Федорович по местам своей и чужой фронтовой славы и уже не за боевые заслуги, а, как говорилось, за бытовые услуги получал награды, привилегии, ездил в хорошие санатории, лечился в генеральской поликлинике, улучшал свои квартирные условия, менял старую дачу на новую и в конце концов превратился в настоящего паразита, из тех, кто десятки лет только то и делал, что вспоминал прошлые подвиги, призывал, поучал, давал указания художникам, писателям и ученым, как рисовать, писать книги и в какую сторону двигать науку. И, естественно, все писатели, художники и ученые, которые не внимали генеральским указаниям, считались антипатриотами и нахлебниками на шее трудового народа.