Монументальная пропаганда

Растроганный подарком, Леонид Ильич обнял генерала, похлопал по спине, пообещал, что кинжал найдет место на стене его дачи среди самых ценных экспонатов его оружейной коллекции. При этом он тоже обратил внимание на странную надпись:

— «Друга спасет врага паразит». Это что? Это как? Это в каком же смысле понимать? Как может спасти друга вражеский паразит?

— Да вот я сам голову ломаю, Леонид Ильич, и никак не могу сообразить.

— А может быть, в том смысле, что если врага кусает, допустим, клоп, враг не может выспаться и потом плохо сражается. Или вошь, она может заразить врага сыпным тифом… Нет, — прервал сам себя Генеральный секретарь ЦК КПСС, — нет, я думаю, здесь имеется в виду что-то другое. Вот что, это кинжал грузинский, так? Возьмем его, пойдем ко мне, там найдем грузинского министра внутренних дел, спросим у него, он должен знать. Да можно в пижаме. Шинель накинь и пойдем.

Луна висела над головой, как осветительная ракета, бледный свет изливался из неоновых фонарей, все видимое пространство казалось совершенно безлюдным, но впечатление было обманчиво — чуть ли не за каждым кустом таились агенты секретной службы.

— Опять полная луна, — сказал Брежнев недовольно. — Раньше любил полнолуние, а теперь нет. С тех пор, как американцы там высадились, просто смотреть на нее не могу. Кажется, даже вижу — они там, как тараканы, ползают.

— А меня она по-другому тревожит, — сказал Бурдалаков. — Вспоминаю войну. Надо в разведку, а тут луна. Иной раз такое зло берет, что хочется в нее из зенитки пальнуть.

Грузинского министра искать не пришлось, он в фойе главного корпуса играл в шахматы со своим референтом, длинноносым и усатым.

— А, Эдуард! — обрадовался Брежнев. — Ты нам как раз и нужен.

Брежнев показал министру кинжал, показал надпись и спросил, что бы она могла значить. Министр повертел в руках кинжал и передал референту. Тот посмотрел, ногтем провел по острию, заметил, что сталь дамасская, обратил внимание на фамилию мастера.

— О-о! — сказал он. — Это настоящий Меладзе.

— Кто? — переспросил Брежнев.

— Отар Меладзе, известный оружейный мастер. Это, как у нас говорили, оружейный Страдивари.

Услышав такое, генерал Бурдалаков подумал, что он с подарком, может быть, погорячился. Но успокоился, прикинув, что за такой подарок можно получить третью звезду на погоны.

— Ха-ха, — засмеялся Брежнев, — я себя уже чувствую Ойстрахом.

— Зачем Ойстрахом? — сказал министр Эдуард. — Вы наш Паганини.

— Ну, уж скажешь, — стыдливо потупился вождь, но видно было, что сравнение ему понравилось. — А надпись эта что значит? — спросил он референта.

— Ну, я думаю… — сказал референт и, правда, задумался. — Здесь, я думаю, не хватает одной запятой. Надо читать так: Друга спасет — запятая — врага паразит.

— Ага! — обрадовался Брежнев. — Значит, друга спасет, а врага пара… Все равно ничего не понимаю.

— Ну как же, — терпеливо объяснял референт. — Друга спасет, ну выручит в тяжелом положении, а врага — паразит, нанесет ему, панимаете, паражение. Помните, как у Пастернака: «Но параженье от пабеды ты сам не должен отличать».

— Ага! — сказал Брежнев. — Все оказывается, очень просто.

Глава 17

Леонид Ильич Брежнев, ныне полузабытый политический деятель, любил жизнь во всех ее сладостных проявлениях, отличался слабостью к женщинам, вкусной еде, дорогим автомобилям, ко всякого рода материальным знакам внимания: к орденам, оружию, золоту, драгоценным камням, ко всему, что блестит, звенит и побрякивает, и очень любил славословия. А день рождения это такой повод для слов и подарков, что лучшего не бывает.

Шестьдесят три года хотя и не круглая дата, но и ее именинник и его гости отметили хорошо. Много было выпито разных неслабых напитков, много закушено, много произнесено задушевных и пышных тостов, восхвалявших неисчислимые достоинства юбиляра. До кровати Бурдалаков добрался к пяти утра, днем приходил в себя, вечером выступил перед личным составом крейсера «Пермь» (знамя все-таки пригодилось) и только после обеда двадцать первого декабря, уже в день рождения другого великого человека, отправился назад в Сочи.

К чести генерала надо признать, что, хотя время, проведенное им в Новороссийске, и прошло в сплошном угаре, он об Аглае несколько раз вспоминал и думал… нет, не о том, чтобы связать с ней свою жизнь навсегда, но какое-то возможное развитие отношений не исключал. Понравилась она ему своей прямотой. Не кокетничала, не строила глазки, суждения обо всем имела прямые и ясные, а при этом была женственна и еще достаточно привлекательна. Поэтому перед возвращением в Сочи генерал использовал привычный способ добывания дефицита: позвонил секретарю новороссийского горкома, тот позвонил председателю горисполкома, тот еще кому-то, и в конце цепи оказался главный в Новороссийске универмаг, где Федор Федорович приобрел женские часы «Заря» и духи «Огни Москвы», их любила его покойная генеральша.