Мопассан

«Вокруг меня Канны расплескали свои огни… И я думал о том, что во всех этих виллах, во всех этих гостиницах сегодня вечером собрались вместе люди, как собирались вчера, как соберутся завтра, и что они разговаривают! О чем же? О принцах, о погоде!.. А потом? Больше ни о чем!.. Надо захмелеть от глупого высокомерия, чтобы считать себя чем-то иным, а не животным, едва возвышающимся над другими животными! Послушайте-ка их за столом, этих несчастных! Они разговаривают! Они разговаривают искренне, доверчиво, мягко и называют это — обмениваться мыслями».

В действительности этот пессимизм, это разочарование, этот бунт против абсурдности жизни маскируют отчаянную тоску о невозвратном романтизме. В грустном литературном бычке есть что-то от полузадушенного Мюссе.

«Конечно, в иные дни я чувствую такой ужас перед всем существующим, что хочется умереть. Я испытываю обостреннейшее страдание от неизменной монотонности пейзажей, лиц и мыслей… В другие же дни, наоборот, я всем наслаждаюсь с животной радостью. Если мой беспокойный ум, измученный трудом и перенапряженный, рвется к несвойственным нашей природе надеждам, чтобы, убедившись в их призрачности, снова погрузиться в презрение ко всему, то моя животная плоть опьяняется всеми восторгами жизни. Я люблю небо — как птица, леса — как бродяга-волк, скалы — как серна, высокую траву — как конь, за то, что на ней можно валяться, по ней можно носиться, прозрачную воду — как рыба, за то, что в ней можно плавать. Я чувствую, во мне трепещет что-то свойственное всем видам животных, всем инстинктам, всем смутным желаниям низших тварей. Я люблю землю. Когда, как сегодня, погода хорошая, в моих жилах — кровь древних фавнов, бродячих и похотливых, и я больше не брат людям, но брат всем живым существам и всем вещам!» В этом мастерски сделанном куске торжествует языческий Овн из Палермо. Лежа на палубе «Милого друга», Ги де Мопассан наблюдал за тем, как медленно и торжественно вздымаются у скал Сент-Маргерит и Аге прозрачные волны. Он воспринимал окружающее всем своим существом, размышляя о жизни и смерти.

В гостиной по улице Боккадор, где он вскоре обоснуется, будет висеть картина Риу, написанная в марте 1889 года. На ней изображена «большая белая птица». Каждое утро, прежде чем сесть за работу, Ги бросал взгляд на бюст Флобера и на свой парусник. И вновь страсть к путешествию завладевает им. И он задумывает новое, на Балеарские острова — вдоль берегов Испании, через Гибралтар, мимо побережья Марокко. Эта мечта помогала ему преодолеть боль, терзавшую его глаза…

Мы видели, что тот, который столь охотно позволял называть себя «Милым другом», дал и своему первому настоящему кораблю имя «Милый друг» — кораблю, приобретенному на деньги от издания этого романа. Такое название — это дань уважения к своему труду; Золя — тот назвал одну из пристроек своей виллы в Медане «башней Нана». И то, что Ги назвал «Милым другом» и второй свой парусник, возводит возможный каприз, связанный с огромным успехом романа, до высоты символа.

В Каннах, как и в Париже, Мопассан по-прежнему остается все тем же Милым другом — веселым лодочником своей унесенной волнами молодости.

2

Бой цветов. — Встреча с генералом. — Третье путешествие в Африку. — Аллума. — Обед с доктором Бланшем. — Май 1889 года: «Сильна как смерть». — Счета романиста. — Золя завтракает на вилле Штильдорф. — Пауки Этрета

В мае 1888 года в Каннах Мопассан заканчивал роман «Сильна как смерть». Он еще раз переменил квартиру и занимает теперь три великолепные, солнечные комнаты на вилле «Континенталь». Как в Этрета и в Антибе, сын и мать горячо спорят по поводу новой работы Ги.

— Мне не нравится заключительная часть романа, — безапелляционно заявляет Лора. — Этот несчастный случай надуман.

— Да нет же, мама! — возражает Ги. — Должен быть именно несчастный случай. Его невозможно пред-, видеть!

— Я в это не верю, — повторяет Лора. — Мне это не нравится.

— Но ведь это случайность! — горячится Ги. — Весь смысл книги — в ее финале.

Ги сейчас переживает период эйфории. Он даже принимает участие в бое цветов, который проводится на бульваре Круазет. «Вдоль всего бульвара Фонсьер двойной ряд экипажей, украшенных гирляндами цветов, движется подобно бесконечной ленте. Из одного экипажа в другой летят цветы. Они реют в воздухе, как пули, ударяют в возбужденные лица, взлетают вверх и падают в пыль, откуда их выхватывает целая армия мальчишек… Седоки узнают друг друга, окликают, приветствуют, а потом обстреливают друг друга розами…»