Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 3

Сталкивая несовместимые между собой, противоречащие одно другому мнения, первая философия постепенно пала до бессознательного признания собственной немощи и нашла свое последнее и самое неразумное выражение в скептицизме. Ксенофан и Гераклит сетовали на то, что вся умственная борьба философии привела к неутешительному итогу – признанию сомнения основой вселенского устройства; и памятные усилия Сократа, направленные на то, чтобы вселить некую уверенность в сердца ищущих Истину, в конечном итоге привели к тому же результату.

Религиозное поклонение абстракциям явилось продолжением того же заблуждения, которое заставляло людей персонифицировать Зло или обожествлять Удачу; и когда мистическая философия уступила место мистической религии, она, в сущности, сменила не содержание, а лишь название. Великая задача осталась невыполненной, и огромный окружающий мир так и остался чересчур огромным для того, чтобы быть постигнутым средствами человеческого разума, а концепция верховной неизменной и разумной власти – непримиренной с велениями человеческих страстей.

Общая идея существования в природе регулярности и цели была внушена первым мыслителям самыми обыденными явлениями. Древние своим разумом воспринимали естественный порядок в природе, Божественный Закон, от которого считали, по идее, происходящими людские институты, Закон, записанный огненными буквами на Небесах и уже оттуда сообщенный Земле. Однако Божественный Закон был для них все равно лишь подобием законов, порожденным человеческим разумом, то есть воспринимался он в вульгарном смысле этого слова, как субъективная воля или обусловленный договор. Он скорее неверно истолковывался, чем осознавался, он оставался для людей аморальным, потому что не был понят ими. В силу этих обстоятельств, людям, в принципе, было все равно, управляется мир случайностью или чьим-то разумом, поскольку второе, если достаточно пространно и неверно истолковать его, – все равно что первое. «Лучше, – писал Эпикур, молча успокоиться, внимая древним сказкам, чем признавать верной их противоположность, то есть отвратительную Необходимость физиков». Менандр же вообще не разделяет понятия «Бог», «Случайность», или «Удача», и «Разум». Непризнанный закон именуется Случайностью; признанный, но непонятый – Необходимостью. Мудрость стоиков состояла в повиновении, вопреки собственной воле, довлеющей власти первой; мудрость эпикурейцев – в вырывании, путем более или менее изобретательных уловок, преимуществ у столь же жестокой и тиранствующей второй.

Невежество не видит необходимости ни в чем, но, тем не менее, само оказывается под гнетом некоей власти, тиранической в силу неограниченности никакими правилами и парадоксальной в силу дозволенности Зла, хотя изначально она определяется как всеохватывающая и совершенно благая. Малое знание, предполагающее некое определение Верховной Первопричины, данное посредством неизменно самоуверенного разума, привыкшего анализировать, но не толковать результаты анализа, оставляет сознание в тенетах аскетического фатализма стоиков. Свободная воля в ее священном союзе со вселенским законом Случайности, или фатализм и Необходимость в сочетании со всеведением и раз и навсегда определенным и неизменным Законом, – вот две противоположности, между которыми вечно блуждает разум человеческий. Сторонники теории Сверхъестественного рассуждали о некоем Существе, действующем в силу побудительного импульса и со сверхчеловеческой мудростью, считающем своим любимцем лучшего из льстецов; тем самым они объединяли две схоластические уловки: смешивали утверждение о свободе действий с, на первый взгляд, противоречащим ему мнением о реальной помощи молитвы, одновременно с этим признавая, говоря устами одного ученого архиепископа, что «если появление вещей, о которых мы просим, находится в зависимости от предшествующих естественных и необходимых причин, то наши пожелания будут удовлетворяться в не меньшей степени в силу упущений, чем в силу наших молитв, которые посему пусты и бессмысленны».