37. Дышать говорится применительно к тому, когда Бог воздает мщение. Тогда Тот, Кто тих Сам по Себе погибающими видится возбужденным. — Но то, что обозначается дыханием Бога, должно быть исследовано более тщательно. Ибо когда мы дышим, мы втягиваем воздух снаружи внутрь, и выдыхаем то внешнее, что было втянуто. Следовательно, дыханием Бога обозначается воздаяние отмщения, потому что Он составляет внутри Себя совет суда из внешних причин, и от внутреннего замысла высылает наружу суждение. Бог как будто дышит, когда видит наше внешнее зло, и внутри устраивает его осуждение. И снова высылается дух из внутренних наружу, словно дыхание Бога, когда Он замышляет совет внутри, и наружу выносит осуждение проклятия. Так хорошо говорится, что те, которые сеют печали, погибают от дыхания Бога, так как они делают злое снаружи, и поэтому они справедливо поражаются внутри. Конечно, когда говорится, что дышит Бог, и сразу добавляется дух гнева Его, то это самое наказание может обозначаться наименованием Его дыхания. Ибо когда мы гневаемся, мы воспламеняемся дыханием ярости. Следовательно, чтобы показать помышления Бога о мщении, говорится, что Он дышит гневом; но это не означает, что Он претерпевает чередование непостоянства в природе Своей, но по долготерпению, когда грешника постигает наказание, Он, Который Сам по Себе мирен, погибающими видится возбужденным. Порочный ум, видя Судию, враждебного его делам, думает, будто Он разъярен, так как смущается перед взором Его из-за своей вины. Но Елифаз после того, как якобы кротко увещал, добавляет откровенно слова упрека, говоря:
19
Стих 10.
38. Жестоки слова Елифаза к Иову. — Ибо, что именует ревем льва, если, как мы немного ранее сказали, не суровость мужа? Что именует голосом львицы, если не болтливость жены? Что именует зубами детенышей льва, если не прожорливость потомства? Ибо то, что дети, совместно пирующие умерли, обозначается выражением о зубах. Жестокий Елифаз, в то время как все сокрушено, ликует, словно дает понять, что они осуждены справедливо. Резкость его попреков еще удваивается, когда он прибавляет:
20
Стих 11.
39. Разноцветность и стремительность тигра надлежащим образом обозначает лицемеров. — Ибо что он обозначает именем тигра, если не свойство непостоянства блаженного Иова, или то, что он покрыт пятнами лицемерия? Ибо всякий лицемер старается казаться справедливым, но не может явить себя чистым во всем и всюду; потому что в то время как он посредством лицемерия показывает некоторые добродетели и тайно подчиняется порокам, внезапно некоторые скрытые пороки прорываются наружу, и обнаружением лицемерия, словно образом кожуры, являют из смешения своего пестроту. По большей части удивительно, почему человек, который отличается столь великими добродетелями, еще запятнан столь порочными деяниями? Но, без сомнения всякий лицемер есть тигр, потому что пока чистый цвет происходит от лицемерия, он окрашивается чернотой пороков. Часто, в то время как он восхваляется за чистоту бескорыстия, он оскверняется низостью жадности. Часто, в то время как он проявляет прекрасную добродетель степенности, он покрывается пятнами разнузданности. Часто он облекается достоинством бескорыстия, но будто бы из ревности по правосудию, помрачается зверской жестокостью. Часто бескорыстие, великодушие и добросердечие усваиваются как красивые понятия, но отмечаются разлившимся мраком гордости. И таким образом получается, что лицемер не показывает в себе чистое явление, как и тигр не может иметь одного цвета. Очевидно, что он как тигр хватает добычу, когда присваивает себе славу человеческого одобрения. Ибо он делается заносчивым, радуясь украденному, и словно насыщается добычей. Похвальба лицемеров хорошо именуется добычей. Ибо добыча есть то, когда насильственно похищается чужое. Но всякий лицемер, принимая вид праведной жизни, присваивает себе похвалу праведного, и, конечно берет чужое. Итак, Елифаз, потому что знал, что блаженный Иов соделал во время благоденствия своего достойное похвалы, полагает, что когда последовали удары, он подвергнут им из-за лицемерия, говоря: