Моральное животное

Называть скромность Дарвина тактической — это не то же самое, что назвать её лицемерной. Способность людей почтительно воспринимать людей на вышестоящем ярусе социальной лестницы наиболее эффективна, когда они полностью её рабы и не ощущают её цель явно: мы чувствуем искреннее благоговение перед людьми до того, как, может быть, могли бы осознанно унижаться. Томас Карлил, один из современников Дарвина (и его знакомый), был, вероятно, прав, говоря, что преклонение перед героем — неотъемлемая часть человеческой природы. И это, вероятно, не совпадение, что герой научного судна обретает силы в возрасте, когда люди начинают своё социальное соревнование всерьёз. Как заметил один психиатр, "юность — время нового поиска идеалов…, подросток ищет модель, совершенный образец для подражания. Во многом этот период подобен моменту в младенчестве перед осознанием несовершенства родителей".

Да, благоговение перед нашим образцом для подражания во многом подобно благоговением перед родителями в раннем детстве и, быть может, обусловлено той же самой нейрохимией. Но его роль не только в том, чтобы поощрить обучение подражанием; оно также помогает заключить неявный контракт между старшими и младшими партнерами в коалиции. Последние, обладая низким социальным статусом, который усложняет расчёты во взаимном альтруизме, будут компенсировать его своим почтением.

Во время пребывания Дарвина в Кембридже он питал наибольшую почтительность к профессору преподобному Джону Стивенсу Хенслоу. Дарвин услышал от своего старшего брата, что Хенслоу был "человеком, знающим все науки, и я был этим подготовлен для почитания его". После знаменательного знакомства Дарвин сообщил, что "он — наиболее совершенный человек из тех, с кем я когда-либо встречался".

Дарвин стал известен в Кембридже как "человек, который гуляет с Хенслоу". Их отношения не отличались от отношений миллионов людей в истории нашего вида. Дарвину были полезны советы и пример Хенслоу, его социальные связи; он отплачивал ему, помимо прочего, содействием, приходя на лекции Хенслоу пораньше, чтобы помочь установить оборудование. Можно вспомнить, как описывала Джейн Гудолл социальный подъём Гоблина (глава 12 — А.П.): он был «почтителен» к своему наставнику Фигану, ходил за ним везде, смотрел, что он делал, и часто ухаживал за ним".

Добившись признания Фигана и набравшись его мудрости, Гоблин, будучи зависимым от него, сместил его с поста альфы. Но Гоблин, возможно, питал к нему почтительность до момента, пока его положение не укрепилось в должной степени. Так и мы: наша оценка ценности человека — его профессиональный вес, его моральные качества — так или иначе частично отражает его место, которое он занимает в нашем социальном мире в то время. Мы выборочно слепы к тем качествам, которые нам бы не хотелось признавать.

Поклонение Дарвином перед Хенслоу — не самый показательный пример такой слепоты, поскольку Хенслоу восхищал очень многих. Другое дело — капитан «Бигля» Роберт Фицрой. Когда Дарвин встретился с Фицроем на интервью, где решалось, поплывёт ли Дарвин на «Бигле», ситуация была проще: вот человек высокого статуса, чьё одобрение могло бы в конечном счёте заметно поднять собственный статус Дарвина. Не удивительно, что Дарвин выглядит подготовленным для «почтительности» к Фицрою.

После встречи Дарвин написал своей сестре Сюзен: "Бесполезно хвалить его так, как мне хотелось бы, ибо ты мне не поверишь…". Он написал в своём дневнике, что Фицрой был "столь же совершенен, сколь природа может создавать совершенство". Хенслоу (который стоял на ступеньке той лестницы, которая привела Дарвина на "Бигль") он написал, что " в капитане Фицрое всё восхитительно…".

Годы спустя, Дарвин опишет Фицроя как человека, "имеющего законченную способность смотреть на всех и вся в извращенной манере". Но тогда, спустя годы, он мог позволить себе это. Сейчас же не было времени, чтобы рассмотреть недостатки Фицроя или исследовать изнанку цивилизованного фасада, обычно воздвигаемого на первых встречах. Сейчас же было время для уважения и дружелюбия, и они привели к успеху. Вечером Дарвин писал свои письма, а Фицрой писал военно-морскому офицеру: "Мне весьма нравится всё, что я вижу и слышу о нем", — прося утвердить Дарвина натуралистом судна. В одном из более спокойных пассажей в его письме к Сюзен Дарвин написал: " Я надеюсь, что сужу разумно, не предвзято о капитане Фице". На деле происходило и то, и то — он рационально преследовал личные долгосрочные интересы посредством краткосрочной предвзятости.