Моральное животное

Конечно, естественный отбор никогда не обещал нам райских кущ. Он «не хочет», чтобы мы были счастливы. Он «хочет», чтобы мы были генетически плодовиты. И Дарвин реализовал это «желание» весьма неплохо. У него родилось десять детей, из них семеро выжили и стали взрослыми. Таким образом, если наша задача – выявить особенности, которые естественный отбор заложил в совесть, нет никаких причин не использовать совесть Дарвина в качестве экспоната A: примера устойчивой, адекватной адаптации. Если совесть побуждала Дарвина делать вещи, приумножающие его генетическое наследие, то она, вероятно, работала именно так, как было задумано, хотя временами и причиняла внутреннюю боль[382].

Счастье – это здорово. У человека есть все основания стремиться к нему. У психиатра есть все основания вселять его в своих пациентов и нет никаких оснований формировать людей, которых «жаждет» естественный отбор. Однако чтобы делать людей счастливыми, врачам прежде всего необходимо понять, что именно естественный отбор «хочет» и как он «пытается» этого добиться. Какие психические устройства управляют нашей жизнью? Как их можно отключить и можно ли вообще? И какой ценой – для нас самих и окружающих?

Понимание того, что есть патология с точки зрения естественного отбора, поможет нам лучше понять вещи, которые патологичны с точки зрения человека. Один из способов приблизиться к этому пониманию – попытаться выяснить, когда совесть Дарвина работала правильно, а когда – нет.

Бесстыдный ход

Одна поразительная особенность поощрений и наказаний, раздаваемых совестью, заключается в том, что они лишены чувственной составляющей. Голод вызывает мучения, а секс – блаженство. Совесть не делает ни того, ни другого. Она заставляет нас чувствовать, что мы сделали что-то плохое или, наоборот, хорошее. Мы либо виноваты, либо не виноваты. Просто удивительно, как такой аморальный и абсолютно прагматичный процесс, как естественный отбор, мог создать психический орган, который вызывает у нас ощущение прикосновения к высшим истинам. Воистину, бесстыдный ход!

Но эффективный. Эффективный повсюду. Родственный отбор постарался, чтобы люди во всем мире испытывали чувство вины, если, скажем, причинили вред брату или сестре, дочери или сыну, даже племяннице или племяннику. Реципрокный альтруизм, в свою очередь, вывел чувство долга за пределы круга родственников. Существует ли на Земле хоть одна культура, в которой равнодушие к другу не вызывает чувства вины? Заяви какой-нибудь антрополог, что он нашел такую, все мы скептически отнесемся к его сообщению.

Взаимный альтруизм мог оставить более диффузный отпечаток и на совести. Несколько десятилетий назад психолог Лоуренс Кольберг предложил модель нравственного развития человека, начиная от детской концепции «плохого» (за что ребенка наказывают родители) и заканчивая беспристрастной оценкой абстрактных законов. Верхние ступени лестницы Кольберга, занятые этическими философами (и предположительно самим Кольбергом), далеки от видотипичных. Однако первые три стадии представляются стандартными в самых разных культурах[383]. Третья стадия включает желание прослыть «милым» и «добрым» – иными словами, надежным реципрокным альтруистом, человеком, с которым выгодно иметь дело. Этот импульс помогает придать сопутствующим моральным кодексам их огромную силу; все мы не только жаждем поступать хорошо – мы жаждем, чтобы наши хорошие поступки видели окружающие.

За пределами этих разновидностей базовых и явно универсальных измерений нравственного чувства содержание совести варьирует. Конкретные нормы, подкрепленные коллективной похвалой или осуждением, отличаются от культуры к культуре (еще одно напоминание о вариабельности, которую допускает природа человека). В рамках одной культуры строгость повиновения этим нормам носит индивидуальный характер. Некоторые люди, включая Дарвина, обладают излишне чуткой совестью и лежат по ночам с открытыми глазами, размышляя над своими преступлениями. Другим это несвойственно.