Моральное животное

«Прирожденным» лжецом кажется и Дарвин: «Могу здесь признаться также, что в детстве я нередко сочинял заведомый вздор и притом всегда только для того, чтобы вызвать удивление окружающих. Однажды, например, я сорвал с деревьев, принадлежавших моему отцу, много превосходных фруктов, спрятал их в кустах, а затем сломя голову побежал распространять новость о том, что я обнаружил склад краденых фруктов». (В некотором смысле так оно и было.) Вернувшись с прогулки, Чарлз неизменно сообщал, что по дороге видел «фазана или какую-то другую странную птицу», вне зависимости от того, правда это или нет. В другой раз он похвастался товарищу, будто может вырастить «разноцветные нарциссы и первоцветы, поливая их определенными цветными жидкостями, что, конечно, было чудовищной ложью – я никогда не пробовал ничего подобного»[395].

Суть в том, что детская ложь – не только стадия безвредной делинквентности, которую нужно перерасти, это первое испытание на корыстную непорядочность. Посредством положительного подкрепления (для нераскрытой и результативной лжи) и отрицательного подкрепления (для разоблаченной лжи) мы узнаем, что нам сойдет с рук, а что – нет.

Хотя родители редко читают детям лекции о пользе лжи, это вовсе не означает, что они не учат их лгать. Судя по всему, ребенок не будет лгать только в том случае, если вранье жестко пресекается. Мальчики и девочки, чьи родители лгут чаще, имеют больше шансов стать хроническими лгунами. То же относится и к детям, растущим без должного родительского внимания[396]. Если родители не осуждают те виды лжи, которые оказались выгодны для них, дети быстро овладеют искусством обмана и овладеют им в совершенстве.

Один психолог писал: «Без сомнения, лгать – это интересно; чаще всего детей побуждает лгать сам процесс манипуляции, а не выгода, проистекающая из него»[397]. Данная дихотомия обманчива. По всей вероятности, естественный отбор сделал детскую ложь столь увлекательной как раз потому, что умелое вранье способно принести выгоду. Повторим еще раз: естественный отбор «думает», мы – исполняем.

Дарвин вспоминал, что «сочинял заведомый вздор и притом всегда только для того, чтобы вызвать удивление окружающих». С одной стороны, «нераскрытая ложь возбуждала мое внимание и, производя глубокое впечатление на мой разум, приносила удовольствие, подобно трагедии»[398], а с другой – рождала чувство стыда. Дарвин не уточняет почему, но возможны две причины: либо его разоблачали бдительные сверстники, либо наказывали за вранье старшие родственники.

Так или иначе, маленький Чарлз получал обратную связь о допустимости лжи в его социальном окружении. И, так или иначе, эта обратная связь возымела эффект. По всем разумным стандартам взрослый Дарвин был честен.

Передача нравственных установок от старых к молодым подобна передаче генетических директив и по своим эффектам иногда неотличима от нее. В своем «Саморазвитии» Сэмюэль Смайлс пишет: «Характерные особенности родителей в большинстве случаев сообщаются детям. Симпатия, дисциплина, прилежание и самообладание, внушенные личным примером, навеки оставляют след, тогда как наставления, которые нам читали в детстве, весьма скоро забываются, не оставляя никакого следа… быть может, множество дурных поступков не совершалось только потому, что в момент искушения в уме человека бессознательно возникал образ, исполненный нежности или укоризны»[399].

Эта надежность передачи нравственных ценностей очевидна у Дарвина. Расхваливая великодушие и чуткость отца в своей автобиографии, он с равным успехом мог говорить о себе. Сам Дарвин изо всех сил старался снабдить собственных детей навыками реципрокного альтруизма – от нравственной неподкупности до социальной щепетильности. Он писал сыну: «Ты должен непременно написать мистеру Уортону: лучше начать с «Уважаемый сэр»… а закончить так: “Благодарю вас и миссис Уортон за ваше неизменно доброе отношение ко мне. Премного обязанный…”»[400]

Викторианская совесть

Естественный отбор не мог предвидеть, какой будет социальная среда Дарвина. Генетическая программа, определяющая нюансы нашей совести, не включает такую опцию, как «зажиточный человек в викторианской Англии». По этой причине (в числе прочих) не следует думать, что ранний опыт Дарвина мог придать его совести исключительно адаптивный характер. Тем не менее определенные вещи, которые естественный отбор все-таки «предвосхитил» – например, что уровень сотрудничества должен отличаться от среды к среде, – релевантны в любом месте и в любое время. Ниже мы попробуем разобраться, способствовало ли нравственное развитие Дарвина его процветанию в зрелом возрасте.

Вопрос о том, какие выгоды приносила Дарвину его совесть, в сущности, есть вопрос о том, какие выгоды вообще приносила совесть в викторианский период. В конце концов, моральный компас Дарвина – просто улучшенная версия базовой викторианской модели. Викторианцы известны своим акцентом на «характер», и многие из них, если их перенести в наше время, покажутся до странности честными и совестливыми.