Моральное животное

Внимательно взглянув на исследование Рут Бенедикт, можно понять, почему она выпустила из поля зрения психические механизмы, заставляющие человека стремиться к высокому положению в обществе. Она изучала племя зуни, которое подобно соседям-навахо не поощряет открытое соперничество и политические амбиции: «Идеальный человек у зуни приветлив, преисполнен достоинства и скромен, он ни над кем не старается доминировать… Любой конфликт, даже если правда на его стороне, наносит урон его репутации… Самая высокая похвала… если говорят: “Он вежливый человек”»[490].

Обратите внимание на подтекст: у индейцев есть определенный «идеал», и любой, кто стремится к нему, удостаивается «похвалы», а тот, кто ему не соответствует, теряет репутацию. Иными словами, зуни наделяют высоким положением в обществе тех, кто к нему особенно не стремится, а чересчур рьяных и честолюбивых лишают его. Несмотря на кажущуюся непохожесть на привычные нам модели, в обществе зуни действуют те же психические механизмы (реципрокный альтруизм во всех культурах вынуждает людей обзаводиться такими качествами, как дружелюбие, великодушие и честность; индейцы племени зуни, видимо, развили эту природную склонность, укрепив естественную связь между доброжелательностью и положением в обществе).

Объяснить необычный уклад жизни у зуни можно как силой культуры, так и гибкостью психической организации. На мой взгляд, вероятно и то, и другое, но второе особенно интересно. Оказывается, органы психической жизни настолько гибкие, что могут участвовать в формировании социальной системы, которая фактически противоречит глубинной эволюционной логике. Несмотря на то, что психические механизмы, заставляющие человека стремиться к высокому положению в обществе, испокон веков провоцировали кулачные бои, напористую саморекламу и прочий мачизм, они, как оказалось, также способны и подавлять эти агрессивные проявления. Например, чтобы преуспеть в монастыре, надо обладать такими качествами, как спокойствие и аскетизм. В викторианской Англии в некоторых слоях общества особенно ценились доходящие до абсурдности учтивость и деликатность (почти как у зуни).

То, что мы называем культурными «ценностями», – не что иное, как средства для достижения социального успеха[491]. Они закрепляются, потому что дают одобрение. Когда мы воспитываем ребенка – формируем его социальное окружение и выказываем уважение или презрение в ответ на его действия, – мы фактически программируем его как робота. Некоторых это возмущает, но, как известно, всем не угодишь. Лейтмотивом нападок на социобиологию в 1970-е годы был страх, что людей не получится запрограммировать так, как обещали Скиннер и другие бихевиористы.

Новая парадигма не отметает бихевиоризм с его концепцией положительных и отрицательных подкреплений. Безусловно, некоторые мотивы и эмоции, скажем похоть и ревность, невозможно полностью стереть воспитанием. Однако огромное разнообразие моральных норм (то есть допустимых поведенческих реакций) говорит о просторе для маневра. Власть социального одобрения и порицания колоссально велика.

Однако насколько глубоко заложены его модели? Или, иными словами, насколько велик диапазон поведения, которое может быть одобрено обществом?

Здесь наблюдаются устойчивые тенденции. Социальные активы, которые давали преимущества индивидам на протяжении всей эволюции, не сдают свои позиции и сейчас. Крупные, сильные мужчины и красивые женщины, как и раньше, имеют фору в борьбе за статус. Глупость мало кого восхищает, а вот контроль над материальными ресурсами (то есть деньгами), напротив, притягивает многих. Однако противостоять этой привлекательности вполне возможно. Существуют культуры и субкультуры, которые стремятся сместить акцент с материального на духовное. И успех их порой впечатляет, хотя он и не тотален. К тому же пределов своего биологического потенциала они еще не достигли.

Даже наша культура, несмотря на явный перекос в сторону материального, кажется вполне сносной, если сравнивать ее, к примеру, с культурой племени яномамо из Южной Америки, где, чтобы подняться по социальной лестнице, молодой человек должен убить как можно больше мужчин из соседних деревень[492], попутно участвуя в похищении и групповом изнасиловании женщин. Если его жена попробует уйти к другому, он сможет без стеснения, скажем, отрезать ей уши. Боязнь делать категоричные заявления заставила нас идти кружным путем.