Моральное животное

До Гамильтона роли внутрисемейной любви придавали второстепенное значение, что значимо препятствовало осознанию принципов родственного отбора. В 1955 году британский биолог Дж. Б. С. Холдейн опубликовал популярную статью, в которой отметил, что ген, побуждающий вас прыгать в реку, чтобы спасти тонущего ребенка (вероятность вашей гибели при этом составляет один к десяти), будет процветать, если этот ребенок – ваше дитя, ваш брат или ваша сестра. Более того, этот ген будет распространяться (хотя и медленнее) даже в том случае, если ребенок – ваш кузен или кузина: в среднем двоюродные братья и сестры несут восьмую часть ваших генов. Однако, пишет Холдейн, в критической ситуации у людей нет времени на математические расчеты; да и наши палеолитические предки едва ли вычисляли степень своего родства друг с другом. Получается, заключает он, гены героизма способны распространяться исключительно «в маленьких популяциях, где большинство детей являются более или менее близкими родственниками человека, рискнувшего ради них жизнью»[278]. Короче говоря, неразборчивый героизм, отражающий среднюю степень родства с непосредственным окружением, может развиваться только тогда, когда эта степень довольно высока.

При всей проницательности Холдейна, рассматривающего различные явления с позиций гена, а не индивида, его неспособность следовать данной логике до конца, мягко говоря, вызывает недоумение. Судя по всему, он полагал, что естественный отбор реализует свои вычисления, заставляя организмы сознательно повторять их, а не руководствоваться чувствами – приблизительными аналогами вычислений. Неужели Холдейн не замечал, что наиболее теплые чувства люди питают к тем, кто несет их гены, и что чем больше общих генов, тем теплее чувства? А что люди чаще рискуют жизнью ради тех, к кому питают теплые чувства? Какая разница, умели палеолитические люди считать или нет? Они были животными, и у них были чувства.

С технической точки зрения Холдейн прав. В маленькой, тесно связанной родством популяции неразборчивый альтруизм развиться мог, причем и в случае, когда определенная его часть тратилась на неродственников. В конце концов, даже если вы альтруистичны исключительно в отношении родных братьев и сестер, часть этого альтруизма неизменно окажется потрачена впустую (с эволюционной точки зрения): поскольку сиблинги разделяют не все ваши гены, не каждый несет ген, ответственный за альтруизм. В обоих случаях важно то, что ген альтруизма склонен улучшать перспективы потенциальных носителей его копий; важно то, что в конечном итоге этот ген скорее содействует, нежели препятствует собственному распространению. Поведение всегда реализуется в условиях неопределенности; посему все, что может сделать естественный отбор, – минимизировать риск. В сценарии Холдейна эффективный способ минимизировать риск – привить умеренный и генерализованный альтруизм, интенсивность которого находится в прямой зависимости от средней степени родства между людьми, живущими рядом. Это вполне разумно.

Но, как отметил Гамильтон в 1964 году, при первой же возможности естественный отбор постарается минимизировать неопределенность. Любые гены, которые содействуют альтруизму исключительно по отношению к родственникам, будут процветать. Ген, побуждающий шимпанзе отдать кусок мяса брату или сестре, в конечном счете одержит верх над геном, который побуждает его отдать одну половину этого куска сиблингу, а одну – посторонней обезьяне. Таким образом, если идентификация родственника не вызывает сложностей, эволюция должна породить сильный и целенаправленный (а не слабый и диффузный) культивар благожелательности. Так и произошло. В какой-то степени это проявилось у бурундуков, которые скорее подадут сигнал тревоги, если рядом находятся близкие родственники[279]. В какой-то степени – у шимпанзе и других нечеловекообразных приматов, которым свойственны исключительно доброжелательные и заботливые отношения между сиблингами. И это – в значительной степени – произошло с нами.

Возможно, не случись этого, мир был бы лучше. Братская любовь в смысле буквальном существует за счет братской любви в смысле библейском; чем мы щедрее к родственникам, тем меньше остается другим. (По мнению некоторых, именно это помешало марксисту Холдейну взглянуть правде в глаза.) Но – к счастью или к сожалению – большинству из нас свойственна только одна разновидность такой любви – буквальная.