Моральный патруль

— Почётная лента за усердие, проявленное при изучении написания древних нот! – граф Яков фон Мишель выправил грудь, с изумлением смотрел, как меняется цвет глаз вольноопределяющегося – от пепельного до изумрудного, будто зеленку по роговице размазали. – Не назову себя разбойником от искусства, но чувство стыда, что обошел товарищей, получил ленту раньше друзей, смычком пиликает мне по коленкам.

— Хусах экскаватор болон pitchforks, нарын хлд рэгдэхгй юм. Сл нь дараа ажиллаж байгаа муур йлчилж байна! Хэн хэвээр байх болно — баатар! – Офицер в белом кителе – красавец, даже чуть ли не благородный, прокричал в лазерный мегафон, оглушил на минуту, будто в каждое ухо залезла буква «э».

Граф Яков фон Мишель обнаружил, что со всеми Космодесантниками бежит к Звездолёту, а пинок, что получил для ускорения, отнёс к разряду случайных, иначе сразу бы позвал неблагородного обидчика к барьеру!

В Космолёте графа Якова фон Мишеля ловко приковали под железной лестницей – даже не успел принести извинения за опоздание, выказать удивление за непонимание, и возмутиться за жестокое обращение, как с брошенной художницей.

— Не герой? Исправимо! – на базе офицер с большим животом и неблагородной лысиной (благородные господа прикрывают париками седые волосы и лысины) отлепил стакан чая от глянцевого журнала «Амур»; чпокнуло, кусочек картинки ушел за стаканом вверх, по карьерной лестнице поднялся. – Через три дня новый бой!

Враг не дремлет, и очень коварен!

Свободны! – офицер махнул рукой, словно выпускал в цирке голубя из рукава.

Механическая тележка покатила к двери, заучено, исправно – миллион лет будет выполнять свою службу; люди превратятся в газы, а тележка по памяти пойдёт по маршруту: карцер, туалет, столовая, комната общения.

— Недолог век услады благородной!

Огонь, взращенный… — граф Яков фон Мишель не знал: в радость ли подвиг во имя смывания позора от потери Сессилии Маркес Делакруа, или в подвиге что-то неестественное, лживое, фальшивой нотой бьётся в аккордеон сердца.

На этот раз ход тележки, запланированный на миллионлетия, прервался, будто глотку невидимому водителю перерезали.

— Найн, мон шер! Пару вопросов от контрразведки! – офицер в длинном пончо с погонами, в широкополой шляпе с кокардой Космодесанта изящным ботфортом пнул в пульт управления; тележка покорно застыла – ей безразлично: миллион ли лет или сиксилиард простоит.

Время идёт, тележка отдыхает.

— Падре Гонсалез! – нечаянная радость в крике отчаяния выплеснула из графа Якова фон Мишеля вчерашними щами с синтетической свининой. – Вы – офицер с канделябрами на плечах?

Но эстеты не служат, падре – тем более!

Война – фи! Неблагородно, эстетически неоправданна, как и гнусные памфлеты неизысканных поэтов с других Планет.

— Голубые слоны! Грация, пластика, ум — достояние голубых вакуумных слонов! – падре Гонсалез, делал вид, что не замечает хозяина кабинета и графа Якова фон Мишеля, прикованного к тележке, остановился – запнулся — перед настенной голограммой: голубые слоны в Космосе. – Я не верил в них, думал – легенды, а оказывается, что больше смысла в одном голубом слоне, чем в железной кровати, на которой возлежит балерина с томиком стихов Накано де Муньос.

Граф де Муньос – он целовал мне ноги, а я не смел сказать ему, что безумство передается не только по наследству, но и через осязания, половым путём и через созерцание картин старинных мастеров.

— Господин падре Гонсалез, что привело вас… — офицер отхлебнул из стакана, почтительно, без причмокивания – так осторожно поэт наблюдает за чаепитием академиков живописи в Новомытищах.

— Привело ли меня! О! Привело ли меня что? – падре с перекошенным лицом скунса, с состраданием, но в то же время – с яростью пленного Космодесантника подскочил к столу, ударил кулаком по журналу – убил фото красавицы. – Не дела ссудной кассы, в которую вы запустили руку, господин майор Эдуарду.

И не ваша мысль, что «Пусть остается на Тау Ганимеде всё, как существовало прежде, но с некоторыми нюансами относительно рабынь амазонок»; ерунда, пустозвонство официального хряка, который не отличит стихотворение Оливейры от поэмы Хутторы.

Что вы бы ответили на призыв: «В Чёрную дыру! В вакуум!», а я отвечаю – «Да! Добро возвышает, а зло опускает домкратом в геенну огненную, где зубовный скрежет и налоговые инспектора кредиторы!».

Золотой она человек! Благонравие бьёт ключом; сидит в строгом платье с выпускного бала в институте благородных девиц; взор целомудренно потуплен, а на щечках – румянец – лёгкий, стыдливый, даже прощается ей, что румянец, потому что благородным натурам более бледный цвет к лицу, как и к горностаям.

Из левой ладошки в правую монетки золотые пересыпает, а среди монеток и камушки беленькие – бриллианты – мои подарки, будто Солнце и Звезды в ладонях.

На душе моей лава вулканическая с соловьями и розами – приятно, что графиня мои подарки ценит не меньше воздуха и земли.