У меня защекотало внутри от волнения: наконец-то, я увижу Заморье наяву, не во сне, как прежде. Увижу средневековое селение! Увижу его жителей - людей настоящих, живых - протяни руку и почувствуешь тепло тела, потяни носом и учуешь его запах. Запах лука, пота, перегара, прелых онучей, скисших щей - чем там ещё могло пахнуть в кучном человеческом сообществе стародавних времён? Впрочем, не это важно. Самым невероятным казалась мне скорая возможность заглянуть им в глаза и перемолвится словом. Разве это не удивительно? Разве это не похоже на путешествие в машине времени? Детские фантазии ожили, расцвечивая яркими карандашами предстоящее...
С ума сойти! Неужели это происходит со мной? До сих пор я не думал о своём приключении в таком контексте. Было о чём подумать, за что поволноваться и без того... А вот на пороге, сейчас, сегодня вдруг снизошло - и волнение первооткрывателя, и предвкушение непознанного, и осознание фантастичности происходящего. Правда, полностью погрузиться в эти волнующие ощущения не давал упрямый червь сомнения, безжалостно обгладывающий моё нетерпеливое ожидание: как-то меня встретит новый мир? как-то приветит? как-то разрешит неразрешимые ныне, мучающие меня загадки?..
Лес становился всё реже и светлее. Казалось, возьми мы немного вправо - вскоре стояли бы на границе со степью, подставляя лицо сухому, теплому, по-весеннему духмяному ветру. Но мора упорно не выводила нас из-под сырой сени леса, прокладывая дорогу вдоль его кромки. Наверное, она считала, что под защитой Морана мы в большей безопасности. А, может, не хотела случайно наткнуться в Угрицком поморье на следы разорения тридцатилетней давности.
Так я и не увидел родной земли, обожжённой давнишней войной. Но страшные картины запустения рисовались моим воображением, подпитанным стараниями достопочтенного Мизагия, так живо, как будто они стояли у меня перед глазами. Обширные степные долы, изрезанные падями и ериками, напитанные многочисленными реками и речушками, разрисованные мёртвыми ныне торговыми путями, протоптанными к землям всех четырёх сторон света, были тихи и пустынны. Оставленные людьми и богами, до сих пор залечивавшие медленно и безобразно рубцующиеся раны степными травами и густой дикой порослью вязника, они не смогли за три истекших десятилетия полностью спрятать лишаи пепелищ. Эти стыдливо прикрытые степью язвы неожиданно возникали перед случайным путником остовами догнивающего бревенчатого тына и углями домов, следами разрушающихся укреплений, рассыпающимися каменными грудами печей, полузавалившимися подвалами, заросшими бурьяном и циклахеной полями...
Негромкий звериный рык, перекатывающийся галькой в пасти огромного бурого одинца, перегородившего нам дорогу, встряхнул меня, заставив вскинуться, оценивая опасность. Зварычу, видимо, для этого требовалось меньше всех времени - мы не успели выдохнуть, а он уже выстрелил. И попал бы, безусловно, если бы не уступающая ему в реактивности Вежица не успела ударить по балестре стража.
- Уходи, - сказал мора скалящемуся волку. - Разве нам есть что делить?
Зверь постоял какое-то время, раздумывая, изучая нас жёлтым лютым оком и расставив могучие лапы. Потом всё-таки решился и боком, не отводя от людей настороженного взгляда, протиснулся в кусты, оставляя на ветках клоки бурой зимней шерсти. Больше через нашу дорогу он не ходил. Да и в этот раз, должно быть, оказался на ней случайно.
Это было первое происшествие за весь долгий пятидневный переход. Я уж и забывать начал где нахожусь, совершенно расслабившись и вспоминая на марше слова забытых пионерских песен. Просто турпоход какой-то в природном парке. Но сегодняшний день решил, видимо, отыграться за событийный вакуум последних дней и продемонстрировать мне ещё одного далеко, как выяснилось, не безобидного обитателя леса. Поистине, неиссякаемы закрома твои, Моран...
Вскоре после встречи с волком наш маленький отряд подошёл к топкой низине, где, не встречая препятствий, разливался лесной ручей. Ярко-зелёная, словно восковая, молодая травка хлюпала под ногами, пружиня и чавкая пористой губкой. Пришлось разуться, чтобы не промочить обувь.
Обжёгшись в первое мгновение ледяной водой, ноги загорелись, стараясь согреться, но минут через пять, исчерпав согревающий рефлекс организма, они пустили холод вверх по телу, разливая его студёной расплавленной ртутью в животе, груди, горле, пальцах рук... Мы всё брели и брели, взбаламучивая за собой прозрачную воду травяного зеркала, весело брызгающего солнечными зайчиками в весеннее голубое небо.
А там, где почва слегка приподнималась над затопом, образуя сухой бережок, и деревья снова смыкали густые кроны, пряча лесных обитателей от всевидящего ока солнца, - там кто-то сидел на пеньке, опустив ноги в ледяную стужу разлива.