Морана

Одним словом, привычный сентябрьский дурдом. Меж тем, газеты все чаще начали напоминать своим читателям про скончавшегося в далекой Мексике Льва Давыдовича Бронштейна — ну и вообще, ненавязчиво напоминать людям о его бурной и весьма неоднозначной жизни. Хотя, журналистам особо стараться нужды и не было: в СССР еще не успели позабыть, как всего пятнадцать лет назад покойного величали «Лев Революции». Гм, хотя в те же года сам товарищ Ленин в пылу полемики запросто называл соратника по делу революции «Иудушкой» — а если дискуссия принимала совсем уж острую форму, то и «жуликом, мерзавцем и просто дрянью!». После изгнания из Советской России основатель и идеолог отдельного направления в марксизме некоторое время пытался вернуться на ее политический олимп, яростно клеймил и обличал, печатал в газетах пламенные статьи и ездил по миру… А года два назад как-то подозрительно резко взял и угомонился, засев в своем мексиканском поместье. В коем так же тихо и умер в одну из ночей, от внезапного приступа разыгравшейся бронхиальной астмы. Казалось бы: ну умер и умер, помянули и забыли — ан нет! Всего через несколько недель после его скромных похорон, в редакции крупнейших газет Германии, Франции, США и СССР пришли посылки — в которых находились нотариально заверенные копии мемуаров Троцкого, претенциозно озаглавленных «Моя жизнь и борьба». Содержание трудов Льва Давидовича недолго оставалось неизвестным, потому как вызвало цепную реакцию политических скандалов и громких заявлений: тот же одиозный рейхсканцлер Третьего рейха Адольф Гитлер даже поначалу усмотрел в этом названии наглый плагиат названия собственной программной книги — но ознакомившись с воспоминаниями пламенного революционера, распорядился издать их как можно быстрее и без каких-либо купюр. Дело оказалось в том, что на страницах своего шедеврального труда товарищ Троцкий очень подробно описывал, как он пришел в революцию: повествование начиналось с тысяча восемьсот девяносто пятого года и обрывалось на середине тысяча девятьсот двадцать четвертого. В принципе, обычные мемуары очередного видного большевика — но от других похожих произведений сей многостраничный труд отличался тем, что его автор тщательно перечислял все те персоналии, кто финансово и политически поддерживал дело развала и падения сначала Российской империи, а затем и Второго рейха. Кто, как и когда, через кого шли транши, кто распределял «вспомоществования на правое дело» — ну и так далее. Фактура была просто убойная! Так же Лев Давыдович раскрывал, в чьих интересах он проталкивал различные концессии, соглашения и контракты; кто из советских вождей двадцатых годов ему в этом усердно помогал, и на какие именные и номерные счета конкретных банков уходила «благодарность» заграничных друзей неистового «Льва Революции»… Везде почему-то фигурировали довольно известные фамилии английских, французских, шведских и американских финансистов, и некоторых видных политиков того времени. Более того, отборной грязью и дерьмом окатило даже династию Виндзоров: покойный правдоруб весьма откровенно поведал, как те сначала хорошо вложились в раздувание революционного пожара у союзника по Антанте, а затем изрядно поживились на его гибели, заодно неплохо ободрав на различные активы и ценности родственных им Романовых.

Каждая из стран, куда попали копии прижизненной рукописи, нашла в ней что-то свое: в той же Франции на англосаксов сильно обиделись, узнав, что те, оказывается, давно и последовательно работали на ослабление Третьей республики — попутно финансируя германскую промышленность и постепенно прибирая ту к рукам. В Германии негодовали из-за того, что это именно островитяне были виновниками и основными разжигателями Первой мировой войны — прокатившейся разрушительной волной по всей Европе, и принесшей самим европейцам бесчисленные бедствия и миллионные жертвы. Если верить Троцкому (а писал он крайне убедительно), то немцы получались всего лишь жертвами хитроумной подлости англичан, которые сначала серией продуманных провокаций подвели ненавистных им тевтонов к порогу войны, а потом успешно спровоцировали начало всемирной бойни. Пользуясь случаем, из своей нидерландской усадьбы напомнил о себе кайзер Вильгельм Второй, разразившейся большой статьей на тему того, что «победа тогда была очень близка, но меня все предали!» — и тоже обвинивший во всех возможных грехах проклятых лимонников.