Моранжевая юность (СИ)

Сокрушает господина де Моранж с хрустом костей и кровью. Вычёркивает папеньку из книги жизни. Стирает в ноль, как, бывало, она сама стирала в катышки неверные линии грифеля на контурных картах.

Нежно зазвенели серьги под выбившимися кудрями. Лорин снова помотала головой, чтобы прогнать наваждение, и очень женственно заправила локоны в причёску. Выглянувшему из-под накидки запястью цвета какао с молоком ответило одобрительное ворчание из-под чопорных капюшонов телемцев, что вели приглушённые вальяжные разговоры в величественных коридорах.

Слова о юности, свежести и нежности. Или о прелести. Или…

…Папенька ничего не успевает сказать, хвала Просветлённому. Он весь — паралич ужаса. Два камня застыли друг напротив друга. Один — что тянул в омут, другой — что разбил её кандалы.

Обжигающие каменные ладони сжимаются вокруг талии, тяжёлое дыхание опаляет кожу. Взгляд, который вынимает душу из слабого тела…

***

Она очнулась на руках у предстоятеля. Кардинал Ренар присел на одно колено прямо посреди коридора и целомудренно придерживал обмякшую девушку. Зевак не было — служители культа Телемы слишком хорошо знали и чувствовали возможности друг друга, чтобы толпиться из любопытства.

— Дитя моё, вам уже лучше?

По телу волнами ходило заклинание. Видимо, какие-то их телемские штуки. Но да, было существенно лучше. К тому же голова прояснилась.

— …Хвала Просветлённому, — прошептала Лорин и попыталась отстраниться.

Однако кардинал Ренар не спешил отпускать.

— Должно быть, слишком тугой корсет, — заметил он и улыбнулся уголком рта. — И крепкий алкоголь на пустой желудок. Нельзя так, милая.

— Только ваша проницательность может спорить с вашим могуществом, Ваша Светлость, — пролепетала Лорин, выпутываясь из его рук и придерживаясь за его колено; или казалось, или в каждом его жесте и интонации читалась снисходительная насмешка. — Ваша Светлость, я в тягчайшем смятении, и всё ещё силюсь совладать с собой. Прошу покорнейше извинить. И нижайше благодарю вас за помощь, — выдохнула она и оправила накидку так, чтобы шея, ноги и руки спрятались под плотной тканью.

— Мы здесь, чтобы нести покой, любовь и утешение страждущим.

На слове «любовь» Лорин вдруг стало невыразимо гадко. Гадко слышать настоящее живое слово из жёсткой пасти флагеллянта. На мгновение ей привиделась его блестящая согнутая спина и вывернутые плечи. В стоне молитвы после короткого свиста чёрные злые коготки впивались в плотную кожу и рвали, рвали с хриплыми всхлипами во имя Просветлённого… О нет. Во имя всех страстей кардинала Ренара. Её ноздри будто почуяли запах сырого мяса от главы Сан-Матеуса.

Даже коленопреклонённый, он смотрел на неё сверху вниз. О, сколько бы она сейчас отдала за собственную кровавую исповедь, в которой выкричала бы из себя ужас случившегося и что-то похожее на радость. Тёмную горькую радость, которую можно больше не прятать, которой можно больше не стыдиться. Радость права быть собой.

Ей ещё долго будет мерещиться узловатая рубцевая паутина его кожи. Лорин передёрнуло.

— Хвала Просветлённому, — она неловко раскланялась в скромном реверансе.

Их взгляды столкнулись, едва не звякнув друг о друга.

— Благословляю, — милостиво проговорил кардинал Ренар, всё так же свысока наблюдая, как скользят смуглые губы по резному аметисту его перстня.

Сестра Корнелия была где-то в библиотеке. Туда Лорин и поспешила.

***

— Ваша Светлость, теперь к вам так обращаться, да, Лорин? — Корнелия неприятно усмехнулась.

— Я в тягчайшем смятении, сестра Корнелия.

— Да-да, это заметно. Мне уже доложили. Но мытарствами душа полнится, не забывайте, дитя.

Сестру Корнелию можно было бы назвать красивой. Дородная, высокая, статная, с крупными чертами, — величественная, словно античная скульптура из белоснежного мрамора. Лёгкая полнота свидетельствовала о несдержанности и слабости духа, свойственных, впрочем, юности. Однако сестра Корнелия обладала многими достоинствами, высшим проявлением которых была её должность ключницы собора Сан-Матеуса, а ведь ей не было и двадцати лет.

Придерживая капюшон, Лорин едва коснулась её полной руки сухими губами. Сестра Корнелия взяла девушку под руку и увлекла за собой между стеллажей, уходящих куда-то вверх. Зрачки Лорин прыгали по убегающей за спину веренице толстых позолоченных переплётов и свитков. «Анатомия или устройство Храма Внутреннего», «Дон Кихот», Мольер, «Epitome Astronomiae Copernicanae», «Theatrum Chemicum»…

— Да хранит нас Просветленный, — восхищённо бормотала она.

Кабинет сестры Корнелии находился среди неприметных полок. Она затворила двери и поставила на стол графин с бренди и рюмки.