Морбакка

Сообразив, о чем речь, три девчушки радовались еще сильнее. Потому что папенька был им лучшим другом и товарищем по играм и они желали ему всяческого добра. Теперь они напускали на себя невероятную важность и деловитость и ни под каким видом не хотели уходить из кухни. Просили позволения почистить рыбу. Ведь по прежним годам хорошо знали, как это делается. Надо одним движением отрезать голову, вторым — вытащить внутренности, и готово. Рыбешка такая мелкая, что нет у нее ни чешуи, ни колючих костей, как у других рыб. И хвостовой плавник срезать не нужно. Если его срезают, то конечно же понятия не имеют, как обращаться с корюшкой.

Вычищенной корюшкой занималась экономка, но девчушки глаз не сводили с рыбок, наблюдали за готовкой. Корюшку прополаскивали водой, обваливали в муке и отправляли на сковородку. Только вот просто бросать этих малюток на сковородку и жарить никак нельзя. Их укладывали вплотную друг к дружке. С огромным терпением экономка клала на сковородку рыбку за рыбкой, в один слой, чтобы ни одна не налезала на другую.

Затем малюток-корюшек жарили на большом огне, в результате они спекались, и экономка разом переворачивала лопаточкой весь этот блин. Обжарив его с другой стороны, так что рыбки становились золотисто-коричневыми и жесткими, как щепки, она брала лепешку плотного овсяного хлеба, накрывала сковородку и переворачивала ее вверх дном — рыба оказывалась на хлебе. Таким манером экономка поступала только с корюшкой, ни с какой другой рыбой, и говорила детям, что научилась этому у старой хозяйки. В давние времена каждому мужчине подавали на стол лепешку хлеба и лепешку корюшки, потому что тарелок тогда было не столько, сколько сейчас.

Пока корюшку жарили, три девчушки изнывали от страха, как бы поручик Лагерлёф не явился на кухню и не увидел рыбку. То и дело одна из них выбегала в переднюю, приоткрывала дверь залы, чтобы удостовериться, что он спокойно сидит в качалке и читает “Вермландстиднинген”. А когда он вставал, намереваясь отправиться на обычную вечернюю прогулку, сердце у них замирало от испуга. Вдруг он вздумает пройти через кухню! Вдруг решит сказать доброе слово экономке!

Когда наконец наступало время ужина и все садились в зале за круглый стол, три девчушки едва сохраняли серьезность. Взглянув на папеньку, сразу начинали хихикать. Хуже всего приходилось младшей, которая читала перед ужином молитву. Посреди оной она тихонько хихикала, точь-в-точь как воробышек пищит при виде овсяного зернышка, поручик открывал рот, желая спросить, в чем дело, но, к счастью, замечал блюдце с корюшкой, которое стояло возле его тарелки.

Тут поручик Лагерлёф сиял от восторга.

— Слава Богу, наконец-то в доме опять появилась еда! — восклицал он, совершенно искренне, потому что считал едой только рыбу, а не говядину и не свинину.

Дети звонко хохотали после долгого напускного спокойствия, а поручик грозил им пальцем и качал головой:

— Ах, негодницы! Вот почему вы весь вечер сновали туда-сюда, не давали мне спокойно почитать газету!

Дальше ужин проходил весьма оживленно. Поручик всегда отличался разговорчивостью и хорошим настроением, а уж когда радовался чему-то, бывал прямо-таки неотразим. Тогда он рассказывал такое множество забавных давних историй, что все за столом корчились от смеха.

Корюшку он, разумеется, мог съесть в одиночку, но по доброте сердечной делился этой редкостью с остальными — г-жа Лагерлёф, мамзель Ловиса, гувернантка и три девчушки получали по нескольку рыбешек. И все не могли не признать, что просто удивительно: такая маленькая рыбка, а вкусная, пальчики оближешь.

— Ну разве же не вкусно, Ловиса? — говорил поручик, зная, что сестра любит говядину так же, как он рыбу.

И даже она в порядке исключения соглашалась, что пока корюшки не слишком много, то… Сложив салфетку и собираясь встать из-за стола, поручик торжественно произносил:

— Запомните, дети, что я вам скажу: даже наш король в Стокгольмском дворце не ел нынче ужина вкуснее, чем мы, так что нам вправду надобно как следует возблагодарить Господа, а не пренебрегать застольной молитвой.

Вот так проходил первый день сезона корюшки.

Наутро гордшёский рыбак приходил опять, на сей раз с целым фунтом корюшки. Встречали его конечно же радушно, за фунт рыбы платили по двенадцать шиллингов, что считалось высокой ценой. Поручик Лагерлёф самолично выходил с деньгами на кухню, чтобы потолковать с рыбаком, поблагодарить, что он пришел с корюшкой в Морбакку, и просить впредь поступать так же:

— Не ходи с нею, во всяком случае, ни к пастору, ни к фабриканту!

Три девчушки и в этот день чистили рыбу по своей охоте, однако теперь их ждала награда за труды. Корюшки за ужином хватало на всех, даже с избытком, кое-что оставалось поручику на завтрак. Хотя народ на кухне корюшкой не угощался. Слишком большая редкость для них.

На третий день рыбак притаскивал столько корюшки, что она едва умещалась в большущей глиняной миске. Теперь рыбешку подавали к господскому столу и на завтрак, и на ужин, а на кухне ею угощали старосту, но не конюха и не батрака.