Мордовский марафон

Вследствие ли сходного комплекса причин, по каким уличный позор липнет именно к женщине, а не к мужчине, вследствие ли того, что, как правило, лагерные "травести" - люди, при всей своей наглости, слабодушные, не умеющие за себя постоять, в результате ли еще каких-то неясных автору причин (возможно, тошнотворно-физиологических, а может, уходящих корнями в такой тантрически-магический мрак, в котором и специалисты-то блуждают, спотыкаясь на каждом шагу) в лагере позор содомии падает лишь на пассивных педерастов. То же, очевидно, было и в старорежимных узилищах. Хотя специально Достоевский по этому поводу не высказывается, однако такой вывод возможен на примере вампира Газина, который, судя по тексту, был активным педерастом, но Достоевский отнюдь не причисляет его к "странному народу". Напротив: Газина боятся, Газина уважают, перед Газиным заискивают...

* * *

О внутрилагерном статусе гомосексуалистов в 20-е годы автору ничего не известно, относительно же 30-х годов ему удалось установить лишь то, что в больших зонах пассивные "гомики" жили в отдельных бараках, которыми командовала "бандерша", то бишь "хозяйка" дома терпимости. "Она" устанавливала плату за посещение, поддерживала порядок, при разборе блатными конфликтных ситуаций ее допускали на "сходняк" - представлять своих подопечных и отстаивать их интересы; следила за тем, чтобы "девки" не нарушали закон: трепетали перед блатными и не обирали "мужиков"*. В те времена их называли "военными", а того, кто был готов и к иным формам сексуального сервиса, звали "военный с гармошкой" или "пастух с дудкой".

* Право обирать "мужиков" (они же "фраера") принадлежит лишь "ворам в законе". Не так ли и всякое тоталитарное государство суровейшим образом расправляется с теми, кто тоже хочет обирать мужиков? Автору уже однажды доводилось писать о поразившем его факте исчезновения так называемой организованной преступности в Италии и Германии с момента воцарения в них фашизма.

Лишь о 40-х годах можно сказать с полной уверенностью, что правовое положение лагерных потаскушек не отличалось по существу от теперешнего. Но как в годы войны, так и какое-то время спустя число гомосексуалистов в лагерях было незначительным. Хотя в те дистрофически голодные годы все обхаживание "невесты" зачастую сводилось к лишней пайке хлеба, миске супа или жмене махорки, но доходягам до любовных ли игрищ?!. "Наложниц" имела лишь воровская элита да "сучня" - вооруженная ножами и дубинами банда нарядчиков и бригадиров. К тому же, в те годы мужские зоны зачастую объединяли с женскими общая шахта, стройка или завод, и в лагерях возникали семьи и бардаки. Иные обзаводились гаремами, где натуральные одалиски и их суррогаты строили друг другу козни, воюя за расположение "султана", который купил их за бутылку водки, выиграл в карты, обменял, сманил, выкрал или отнял у другого "султана", саданув ему в бок финкой.

В самом конце 40-х годов ГУЛАГовские Песталоцци и Макаренки ввиду чрезвычайно щекотливых, нередко кроваво-драматических сложностей, возникших с созданием особых лагерных яслей для бушлатных детишек, приняли решительные меры к поощрению нравственности: каждая вновь прибывшая зэчка тщательно обследовалась на предмет обнаружения девственности, и ежели таковая обнаруживалась, то счастливой обладательнице ее выплачивали денежную премию (что-то рублей 50) до тех пор, пока на очередном специально учрежденном ежемесячном осмотре не устанавливался прискорбный факт дефлорации*. Но в массе своей в тот период заключенные были бесполыми: в ватных бушлатах и брюках, грязные и тощие, они все были на одно лицо, и имя этому лицу - Голод.

* Именно об этих временах пишет лагерный поэт В.Соколов в поэме "Гротески": "За бараком кто-то раком девку начал... И не кончил... - кто-то, варварски утончен. Поманил пустой посудой... Обманул... Назвал паскудой..."

Когда в 50-х годах заработанные деньги стали выдавать на руки, в зонах завелись коммерческие столовые. Вчерашние бесполые зэчки начали обзаводиться жировыми зачатками женских прелестей и учились быстро и изящно выпрыгивать из ватных брюк, а недавние доходяги теперь завидовали не только разносолам лагерной элиты, но и ее эротическим забавам. Поножовщина достигла небывалого размаха. Женщин отделили*. И сразу же катастрофически возросла численность "странного народа". Пришлось создавать для "девок" отдельные лагеря и тем еще более множить их число, ибо увезенным тут же находили замену среди тех, кому вчера кое-как еще удавалось отбиваться от гомосексуальных домогательств.

* Автор не осмеливается утверждать, что отделили их из-за поножовщины, хотя бы и грандиозной, поскольку убийства в 30-е - 40-е и частично 50-е годы были лагерной обыденностью. Но там, где замешаны женщины, процесс взаимоистребления враждующих уголовных группировок труднее поддавался контролю, возникали и сложности с натравливанием уголовников на политических заключенных. Зачастую неуправляемой становилась и межнациональная резня среди самих политических заключенных...