Море

Госпожа Карлсдорфер, вздыхая, месила тесто для калача. Зачем только бог послал им такое ужасное испытание? Разве она недостаточно набожна и благодетельна? Разве мало она принесла жертв? Ведь она делала все. Даже на курсы медсестер ходила с дочерью и два раза в неделю по полдня работала в немецком лазарете. А с каким христианским смирением перевязывала она страшные раны, обмывала слабых, полумертвых мужчин, не отказывалась она и от работы, которую делают только святые и монашки. И всего этого мало, видимо, мало. Вот уже многие дни ее мучают кошмары. Да и карты не предвещают ничего утешительного. Дом окутается огнем, ближний родственник погибнет насильственной смертью… В прошлый раз гадалка даже хотела вернуть ей сто пенге, никак не соглашалась рассказывать, о чем говорят карты. Но она умолила слезами — будь что будет, она готова вынести все, что предначертано ей господом богом. «Бегите, бегите, — шептала вне себя прорицательница, — здесь вас ожидают одни опасности, смерть…» Но тщетно пытается она уговорить мужа. У нее даже не хватает смелости сказать, что ходила к гадалке. А Карлсдорфер то и дело твердит, что никуда он не намерен бежать, здесь жил, здесь и умрет. Как ни объяснял ему Бардоци, как ни плакала, как ни умоляла Илонка, чтобы отец вызвал в Будапешт заводскую машину и уехал с ними, он был неумолим. А жену и вовсе не слушал.

Калач пекся в духовке, капуста варилась на плитке. Госпожа Карлсдорфер тем временем решила позвонить на квартиру дочери. Сколько она ни звонила, никто не поднимал трубку.

— Оставь телефон в покое, — раздраженно произнес Карлсдорфер, — они и без того знают, что мы сегодня ждем их, или, может, уже вышли, или испортился этот паршивый телефон. Подумать только, зачем нужна была нам эта война, кто нас заставлял лезть вон из кожи.

— А разве в этом наша вина? Разве не русские стоят вокруг города? — заплакала жена. — Зря ты бога гневишь.

Карлсдорфер сердито отмахнулся. Он пошел к себе в комнату, включил радио и вертел ручку настройки до тех пор, пока не поймал Лондон. После позывных мужской голос начал передавать на английском языке последние известия.

Ровно в восемь часов госпожа накрыла на стол. На круглый курительный столик поставила елку и разложила под ней тщательно перевязанные цветными ленточками подарки: Илонке — связанную матерью шерстяную кофту, доктору Бардоци — кошелек и кожаные перчатки, внукам — сахар, старому Карлсдорферу — бутылку джина и пару новых сапог, хозяйке дома — теплые домашние туфли.

Карлсдорфер молча занял за столом место главы семьи.

Стенные часы пробили четверть девятого; их мелодичный звон долго разносился по комнате. «Может быть, еще немного подождать?» — хотела спросить жена, но Карлсдорфер сидел такой хмурый, что она не осмеливалась заговорить. Она со вздохом сложила на груди руки и, по-старушечьи шаркая усталыми ногами, сходила на кухню и принесла капусту. Странно, почему так долго нет Илонки и зятя? В прошлые рождественские вечера они уже в шесть часов собирались здесь, чтобы до всенощной молитвы закончить ужин… Какая страшная ночь, как громыхают орудия… Господи, не случилось ли с ними несчастье в дороге?

Есть не хотелось. Дорогая капуста в тарелках осталась почти нетронутой. Они не решались открыто посмотреть друг другу в глаза, лишь взглядывали исподтишка да каждый раз вздрагивали, когда где-нибудь близко разрывалась бомба, или же начинала мигать лампа, или когда часы отбивали четверть, половину, три четверти, затем девять, десять…

— Наверное, что-то произошло… — шептала жена.

Карлсдорфер, внешне сохраняя спокойствие, молча смотрел на скатерть.

— Иначе они бы пришли… хорошие дети, не стали бы нас обижать.

Глаза Карлсдорфера зловеще блеснули.

Жена скрестила руки.

— Может быть, они пытались звонить нам… не надо думать о них плохое… Давай пойдем к ним.

Карлсдорфер встал.

— Спокойной ночи, я лягу спать.

— Ляжешь? И оставишь меня в таком ужасном состоянии? Господом богом умоляю, именем невинного дитяти заклинаю, будь милосердным. А вдруг они попали в беду, лежат где-нибудь мертвые, а ты уже осуждаешь их. Пойдем, узнаем, что с ними, прошу тебя, умоляю…

— Надевай пальто, — сказал Карлсдорфер и встал.

Ночь была туманная, холодная, жестокая. Вместо звезд в небе сверкали вспышки снарядов. Вокруг все гудело, грохотало. Женщина в страхе прижалась к мужу и устало, тяжелыми шагами шла по опустошенному проспекту Андраши, по улице Иштвана Тисы, через Цепной мост в Буду. Где-то внизу, окутанный мраком, бурлил Дунай, на мосту стояли немецкие солдаты и жандармы. Двое стариков молча брели по грязному асфальту. Женщина тихонько всхлипывала, а мужчина шагал, как заводной, бессмысленно глядя куда-то вперед, на грозные языки пламени, то и дело разгонявшие непроглядную тьму.