Море

Проем в стене — запасный выход из убежища — был в каком-нибудь метре от Тамаша. Но прошло невероятно много времени, пока наконец ему удалось на животе и здоровом боку доползти туда. На снегу валяется рука, совершенно окоченевшая, оторванная женская рука и какая-то книга. Как быстро стемнело, только что он видел снег. Неужто он больше никогда не поднимется? Неужели он здесь погибнет? Напрягая все силы, Тамаш повернул голову. Сколько раз ему случалось проходить по улице Хонвед! Здесь, рядом, на улице Алкотмань они организовали с учениками коммерческого училища отряд бойскаутов. А на улице Марко их гимназия. Здесь он впервые поцеловал девушку, провожая ее домой. Был рождественский вечер. Девушку звали Аничка. Белокурая, худенькая словачка, она целых три года скрывалась в Будапеште… Она была дочерью врача из Бестерцебани. Ночью переплыла реку Гарам. Тогда он учился на первом курсе философского факультета. Денег не было, но хотелось чем-то порадовать ее на рождество. Шел снег, улица была такой же белой, как сейчас. Лед и снег покрывали весь мир. Аничка, одетая в тонкое демисезонное пальто, прижалась к нему. На Бульварном кольце Святого Иштвана они зашли в небольшую лавку музыкальных инструментов. Время было позднее, до закрытия оставалось не более получаса. В длинном, узком магазине царил полумрак… Единственный приказчик уже ушел домой, и владелец магазина, приземистый старичок в синем холщовом халате и домашней шапке, один укладывал на полки разбросанные губные гармоники и крохотные коробки с игрушками. Рождественский базар кончился, и весь этот товар остался на будущий год. Без четверти пять в лавку ввалилась запоздалая компания; они попросили показать граммофонные пластинки, без отбора купили несколько штук, одну поставили на проигрыватель: «Братец Петер Фекете, ты — неловкий малый, никогда не схватишь счастье за хвостик…» — и ушли. А они вдвоем по-прежнему стояли в магазине. Прослушали «Ave Maria» Шуберта, затем «Эгмонта» и любимую песенку Анички «Для Элизы». Затем проиграли менуэт Моцарта из симфонии «C-dur» и серенаду Хаффнера. Продавец с неохотой и подозрением доставал из коробки пластинки. Он вздыхал, несколько раз вынимал свои большие, как картофелина, карманные часы, посматривал на них и качал головой. Потом опустил железную штору над дверью, выходившей на Бульварное кольцо и, оставив включенной сорокасвечовую лампочку в кабинке для проигрывания, потушил везде свет, боясь, как бы полицейские не заметили нарушения закона о закрытии магазинов. Не раз он доходил до того, что готов был вышвырнуть их вон, сказать: «Я очень сожалею, но вам придется выбирать быстрее, мне пора закрывать свое предприятие, к тому же мне хорошо известно, что вы ничего не купите; люди в нынешние времена тратят деньги на сахар, муку, а не на пластинки». И спать ему хотелось, и настроение у него было препаршивое, но он все же молчал, потому что все-таки это покупатели, а вдруг они возьмут эту симфонию «C-dur». Сам черт не поймет этих оборванцев-студентов. Приходят сюда и неделями слушают бесплатно, а потом вдруг вопреки здравому смыслу, обрекая себя на голодание, покупают в подарок пластинки…

Тамаш клал перед Аничкой на диск пластинки, как влюбленный мужчина перед женщиной — драгоценный дар или шелковый отрез. Сидя на крохотном стульчике и прильнув головой к груди Тамаша, девушка с закрытыми глазами слушала очаровательные мелодии. Музыка была такой знакомой. «Эгмонт»: Татры, треск партизанских винтовок, леса и реки, раздолье. Менуэт Моцарта напоминал дом, веселое пламя в кафельной печи, игрушки, ласковую руку отца, потерянное счастье. Продавец, теряя терпение, топтался рядом.

— Дайте, пожалуйста, девятую симфонию Бетховена, — попросил Тамаш.

Последовал покорный вздох. Затем перед ними появилось девять пластинок. Тамаш одну за другой ставит их на проигрыватель, и вот уже звучат самые совершенные в мире мелодии, непрерывная буря чувств и желаний, от робких аккордов до апофеоза, до гимна радости.

— Спасибо… как-нибудь в ближайшее время… заглянем, — сказал Тамаш, когда прозвучал последний такт, и с бьющимися от радости сердцами они выбежали на узкий двор, а затем через ворота соседнего дома на улицу.