Море

— Позвоню.

— Да, а почему это ты сегодня не в конторе?

— Поленился, — ответил Паланкаи-сын и, потягиваясь, вылез из постели, поднял телефонную трубку и набрал номер Завода сельскохозяйственных машин.

— Алло, господин управляющий Татар?.. Что делаешь, старина?.. Плохо себя чувствую. Нет охоты. Сможешь зайти ко мне на минутку?.. Когда?.. В три часа дня?

Паланкаи старший одобрительно кивнул головой.

— Ну, ладно. Буду ждать.

Татар все утро думал, зачем он понадобился Паланкаи. «Загадочно, загадочно…» — бормотал он. Многие дни подряд он сам ломал голову над тем, как ему поговорить с Паланкаи. Татар, между прочим, уже давно вынашивал грандиозный план. Этот план все рос, ширился, разветвлялся и с каждым днем все больше и больше волновал управляющего, настоятельно требуя, чтобы, пока не поздно, его осуществили. Разумеется, одному Татару он не под силу, для этого нужна помощь Паланкаи. Паланкаи располагает прекрасными связями в нилашистской партии, но сам он еще несовершеннолетний. Впрочем, это и хорошо, он может стать помощником, но не противником. Надо ему втолковать, что Карлсдорфер не способен управлять имуществом Хофхаузера — Ремера, поскольку он саботирует, противоречит своими действиями интересам тотальной войны. Поэтому-то Национальный банк должен лишить полномочий Карлсдорфера и передать их ему, то есть управляющему Татару. Управление имуществом вместе с тем означает неограниченное право распоряжаться большей частью акций. Если он получит такие полномочия, то сразу же проведет заседание дирекции, затем созовет общее собрание и добьется своего назначения, то есть займет место генерал-директора Карлсдорфера. Паланкаи станет директором, и они вдвоем прикажут эвакуировать завод на запад… Если немцы выиграют войну, можно будет вернуться, если же проиграют, уедут с деньгами в Швейцарию или в Южную Америку…

Из конторы можно было уйти и в два часа, но уже в полдень Татар потерял всякое терпение и, взяв шляпу, вышел. Правда, он заглянул к господину Тобиашу и предупредил его о своем уходе. Господин Тобиаш в ожидании пенсии служил секретарем в городском управлении. Беззубый подагрик, которого приняли в осиротевшую контору чем-то вроде администратора, трудился один вместо Керн, Чаплар и госпожи Геренчер.

— Если его превосходительство господин Карлсдорфер будет спрашивать, — сказал Татар, стоя в дверях, — впрочем, он все равно не будет спрашивать.

Господин Тобиаш что-то пробормотал ему в ответ, но Татар уже шел по коридору. Почтенный архивариус счастливо заулыбался, вытащил ящик письменного стола и для пущей осторожности еще раз осмотрелся. В конторе было пусто, повсюду царила тишина. В большой комнате над заброшенными письменными столами тикали на стене старинные часы. Вот уже скоро девять месяцев, как их в последний раз заводила госпожа Геренчер. По утрам она переводила стрелки на пятнадцать минут вперед, а в обеденный перерыв незаметно сдвигала на полчаса назад.

В бухгалтерии тоже стояла тишина. Анна Декань читала какой-то роман, а маленькая Тери Маринаш очень усердно старалась занести в книги сложные счета. Она отдельно калькулировала основные цены тридцать восьмого года и наценки военных лет, затем заносила сумму, которая, впрочем, никогда не соответствовала цифре на счетах, на специальную карточку… Йолан Добраи уже давно бросила работу. Перед своим отъездом она хвасталась, что за ней явился Курт и они поедут в Вену, а оттуда в Нюрнберг, так как там у родителей Курта якобы есть свой завод и шесть доходных домов. Из этих шести три дома они переводят на имя Курта. Во всей этой истории не было и слова правды. Курт никогда не жил в Нюрнберге, и у его родителей не было ни завода, ни домов. Да будь у них такое богатство, они ни в коем случае не стали бы отписывать его Курту, поскольку и сами с трудом перебивались с хлеба на воду. И вдобавок ко всему Курт вовсе не заходил за Добраи, так как он сидел в лагере для военнопленных и уже давно забыл о Йолан. Добраи уехала не в Вену, а в Сомбатхей, к своей тетке.