Море

Чути поклонился и сел в кресло возле курительного столика.

Полковник протянул свой портсигар.

— Спасибо, я не курю.

— Вы в последнее время очень плохо выглядите.

Чути только махнул рукой.

— Глупо, что вас мобилизовали. Больше того: это позор. Но я тут ни при чем. Если бы от меня зависело, я бы уже давно вас демобилизовал, но не имею на это права.

— Что вы хотели мне сказать, господин полковник?

Меллер закусил губу.

— Господин главный инженер, сегодня утром меня вызвали в министерство.

Чути молча ждал.

— Меня спросили, почему у нас так много брака. Чем объяснить, что за четыре месяца не было ни одного вагона деталей Б-16 без брака? Я, разумеется, не мог ответить. Да откуда мне, к черту, знать? В технике я не разбираюсь. Но я не настолько глуп, чтобы не замечать следующее. Вот, посмотрите сюда. Я запросил прежние производственные сводки литейного цеха. В августе тысяча девятьсот тридцать восьмого года три с половиной процента брака, в августе тридцать девятого года — три; в августе сорокового года — четыре, в августе сорок четвертого года — двадцать восемь процентов брака; в сентябре — тридцать четыре, в октябре — двадцать девять процентов. Чудеса, не правда ли? Вот вы и объясните мне, почему так получается.

— Я объясню вам, господин полковник. Опытных рабочих забрали на фронт. Уголь из рук вон плох. Люксембургского чугуна нет. И получается совершенно иное литье, чем прежде.

— Но я допускаю, что брак мог бы увеличиться в два, в три раза. В пять раз! А здесь в восемь раз, в десять раз! Не говоря уже о первой неделе ноября! Сорок семь процентов!

— Если не доверяете, я готов предстать перед военным трибуналом. Или пошлите на фронт.

— Господин главный инженер, я знаю, что не вы… я прошу вашей помощи. И давайте поговорим, как мужчина с мужчиной. Я человек семейный, мне пятьдесят семь лет, у меня четыре внука. Я не хочу дожидаться конца войны на бульваре Маргит. На фронт я тоже не рвусь. Мне, как и вам и всякому здравомыслящему человеку, совершенно понятно, что эту войну мы уже проиграли. Бои идут возле Мако…

— Прошу вас, господин полковник, я политикой не занимаюсь.

— Упаси боже, не думаете ли вы, что я собираюсь заманить вас в какую-нибудь ловушку? Но почему вы не решаетесь сказать откровенно? Я говорю с вами, как с самим собой.

— Заверяю вас, господин полковник: я говорю то, что чувствую.

— Слушайте, здесь скрывать нечего. В военном министерстве мне сегодня пригрозили, что, если в течение двух недель мы не поставим десять тысяч качественных деталей, меня снимут, вас погонят на фронт, машины эвакуируют, весь завод переведут на запад.

— Обеспечьте технические условия, и Б-16 будут.

— Что же требуется сделать?

— Завтра утром я представлю перечень самых необходимых материалов и список тех рабочих, кого обязательно нужно вернуть с фронта.

— Ладно. Вот это уже разговор. Глоточек абрикотина, надеюсь, не откажетесь? Ах, простите, забыл, у вас ведь больные почки…

И полковник дружески пожал руку фенриху. Все улажено. К утру будет готов список, он представит его министерству, а там никто не станет им заниматься. Кому сейчас до него…

Чути вернулся к себе. Болели почки, кружилась голова. Он сердито забарабанил в окно. Собственно говоря, какое ему дело до всего этого? Разве это его завод? Да пусть себе делают детали к орудиям, ракетные снаряды, Фау-8, что угодно. Сколько он протянет с этой больной почкой? Два года? Три? Но не больше десяти. И семьей он еще не обзавелся.

— Но нет, — произнес он вслух, — я все-таки не согласен помогать Гитлеру. Пошли они все к черту. А если бы я женился и у меня был сын? В самом деле, почему я не женюсь?

Он надел плащ и вышел к своей машине. Возле «Тополино» стоял Яни Хомок.

— Яни, с каких же это пор ты меня ждешь?

— Давно, господин главный инженер.

— Что-нибудь случилось?

— Вы слышали распоряжение?

— Какое?

— Соседний консервный завод уже получил приказ. Нас начинают перебазировать на запад.

«И не подумают, мы пока еще здесь им нужны», — хотел сказать Чути, но вместо этого заметил:

— Ну, литейный трудновато будет погрузить на машины.

— Литейный — да. Но станки можно демонтировать.

— Это верно.

— Мы решили закопать подшипники и видиевые резцы.

— Кто это решил?

— Ну… решили.

Яни Хомок покраснел.

— Ну и что из того, что закопаете? Разве завод принадлежит тебе?

— Нет.

— Так какое тебе дело, кто увезет видиевые резцы и куда?

— Нет, вы не правы. Не будет завода, не будет и хлеба.

Чути оперся на машину и устало спросил:

— Где ты набрался столько смелости, чтобы приходить ко мне с такими разговорами?

Яни Хомок молча пожал плечами.

— И ты не побоялся, что я выдам тебя военпреду?

— Вы не выдадите.

— Откуда тебе известно? — и бледное лицо главного инженера согрела улыбка.

— Не выдадите. Вы не такой человек.

— Не такой? А какой же я?

Яни Хомок застенчиво улыбнулся.

— Не хочу вас обижать, господин главный инженер, а вдруг скажу что-нибудь невпопад.

— Ну — ка, говори.

— Мне думается, что вы… человек, который варит чугун не только ради самого чугуна, но для того, чтобы он служил людям.