Море

Ока пытается встать, но у нее не хватает сил даже пошевельнуться. Боже, что это? Что с ней случилось?

Агнеш пробует сесть, но голова ее все тяжелеет, пол начинает раскачиваться из стороны в сторону. Надо бы открыть окна, какая страшная жара… Не окна, а двери… Зачем ей понадобилось открывать двери?..

В красильном отделении еще долго слышатся шаги, шепот и вздохи. Но Агнеш больше ничего не слышит.

Соседи

Первым проснулся Чаба Комор. Ничего не понимая, он посмотрел вокруг и сел. В просторном, полутемном помещении стояли пустые стеллажи, бочки из-под краски, ящики. На полу, подстелив одеяло, спали его родители, брат Иван и друг Пишта. В противоположном углу устроилась семья его дяди Шпитца.

Господин Шпитц тоже не спал.

Некоторое время он прислушивался, затем, убедившись, что никто не двигается, встал, подкрался на цыпочках к полке, отрезал два куска хлеба и колбасы и, набив себе полный рот, взялся подкармливать зашевелившуюся во сне жену.

— Ну-ка, быстро ешь.

Чаба Комор покраснел, закрыл глаза и сделал вид, будто спит.

Иожеф Шпитц посмотрел на часы. «Четверть восьмого. А между тем еще совсем темно. Да, нелегко здесь будет проводить дни!» — подумал он.

В восемь часов утра Шпитц устроил общий подъем.

Началась ссора.

Мальчикам не хотелось вставать. Им было холодно, да к тому же дел все равно никаких, почему бы еще не поспать?

— Зайдет кто-нибудь на склад, увидит одеяла…

— А если вместо одеял увидят нас, разве это лучше? — спросил Иван Комор младший, оставаясь в постели.

Затем начались неполадки в туалетной.

Вошел Шпитц и стал яростно кричать.

— Устроили возле умывальника такую лужу, что твой Атлантический океан. Только слепой не заметит, что здесь прячутся люди.

— Но, дядя Йожи, что вы говорите, ведь я же следила за порядком. Зачем постоянно дрожать от страха? Кто сюда зайдет?

— Кто зайдет? Откуда мне знать. Кто угодно. Госпожа Кинчеш, Марьяи, дворник, гестаповцы, нилашисты, жандармы. Ты думаешь, я зря плачу столько денег!..

— Что касается платы, то и мы внесли свой пай, — зашипела осмелевшая госпожа Комор.

— И ты еще защищаешь своих сынков, вместо того чтоб учить их уму-разуму!

— После дяди Йожи тоже надо вытирать в туалетной, он брызгает и расплескивает воду, как настоящая турбина…

— За собой следи, меня не учи, сопляк.

— Может быть, ты перестанешь грубить моему сыну.

— Попридержи язык. Я здесь начальник.

У него на все был один ответ: я здесь начальник. Он распределяет продовольствие, потому что он начальник. Приказывает немедленно приступить к молитве, потому что он начальник.

Обе женщины действительно молились с утра до вечера. А вот у господина Шпитца оказалась колода карт, и он играет со своим шурином в очко на спички — расчет после войны. Три мальчика, пользуясь затишьем, или отправлялись на разведку, или забивались куда-нибудь в угол, затевали спор о чем-нибудь.

Особенно их волновала запертая дверь конторы. Чаба пытался отпереть замок проволокой, заглянуть в скважину.

— Знаете, сегодня ночью я слышал в соседней комнате какой-то стон.

— А может, это был твой собственный храп?

— Не болтай. Даю голову на отсечение, что там кто-то скрывается.

— Ясное дело, скрывается. И через потолок ему приносят еду. А что, если там не человек, а привидение?

— Вот открою дверь, и посмотрим.

И Чаба, достав гвоздь, принялся отпирать замок.

Шпитц уже несколько минут с негодованием наблюдал за племянником. Наконец он не вытерпел и закричал:

— Сейчас же отойди от двери. Ты слышал, что господин Марьяи велел ни к чему не прикасаться? Не хватало еще, чтоб ты взломал дверь. Доставай свой молитвенник и проси у милосердного господа бога милости… Не перечь мне, я здесь начальник.

Чаба с недовольным видом убрал гвоздь, но тем не менее не отказался от своего твердого намерения когда-нибудь проникнуть в контору. Если даже ничего там и не найти, то можно хоть время скоротать.

— Ну что, почему вы не начинаете? — закричал через полчаса Шпитц.

— Мы молимся, дядя Йожи, — ответили они хором и продолжали спорить, сидя друг подле друга на бочке из-под краски.

— Это философия почтенных баранов и ослов, — произнес Иван. — А ты, Чаба, еще твердишь, что если в тебя бросят камень…

— Я говорил не так.

— Нет, так. Разве нет? Если меня ударят по правой щеке, я не стану подставлять левую. Заклеймили? Нацепили желтую звезду? Ну и пусть! Выгнали из школы, преследуют меня, первого ученика в классе? Ну и пусть! Я горжусь, что на меня плевали. Родился евреем? Я не отрицаю, не скрываю, это бесполезно, они все равно догадались бы. Я еврей? Ну и что из этого? У меня два уха, два глаза, нос, волосы, я такой же человек, как все другие. Тот — венгр, другой — поляк, третий — француз, а я — еврей. И я готов уехать к себе на родину, где никто не будет меня бить и издеваться над моей национальностью. Над китайцами издеваются в Нью-Йорке, но попробуйте глумиться над ними в Кантоне.