Море бьется о скалы

— Подпись, Аркадии, мудрая, многозначительная: «Вот кто прокладывает нам дорогу в великое будущее».

— Действительно! — согласился денщик с восхищением. — Даже завидно таким людям, честное слово! Эх, почему я не родился немцем!..

С улыбкой одобрения на тонких губах Штарке глянул на денщика и пошел из комнаты, но в дверях остановился, вынул из кармана полугалифе начатую пачку сигарет, подал Аркадию.

— У нас там в буфете колбаса осталась. Съешь ее, чтобы не пропала.

Денщик вытянулся, щелкнул каблуками.

— Спасибо, господин унтер-офицер. Вы так добры…

— Ладно, Аркаша… Вот немецкому тебя надо учить. Как-нибудь займемся. Тебе следует хорошо знать немецкий. В школе-то не учил, что ли?

— Не давался он мне. Да признаться, особенно-то я и не усердствовал. Зачем, думаю, он. А теперь вот каюсь.

Спустя несколько дней денщик рядом с портретом воина приклеил обложку иллюстрированного журнала с изображением молодой немки. В костюме Евы, она сидела облитая солнцем на берегу озера. Гребешки голубых волн почти касались ее длинных, тонких ног, а легкий ветерок шевелил короткие рыжие волосы. Немка сыпала золотистой струйкой на колено песок и призывно улыбалась.

Боцману женщина не понравилась.

— Что за маскарад? К чему? Сними! — приказывал он, забыв в раздражении, что денщик не настолько остер в немецком, чтобы понять.

Унтер перебил боцмана. Он знал, что Майер рьяный женоненавистник. Собственно, ему больше ничего не остается, как ненавидеть женщин.

— А зачем снимать, Вилли? Она чертовски хороша. Какая грация!.. Не уступит Венере Милосской. Присмотрись к ней, Вилли. Да подойди поближе.

На морщинистом лице боцмана появилась гримаса отвращения, будто ему предложили выпить касторки. Он ворчливо отговаривался:

— Смотри, если хочется. А я не имею интереса. — Чтобы не выдать себя, боцман добавил: — Не в моем вкусе.

Не понимаю, каком смысл помещать такой снимок на обложку распространенного журнала.

— А я хорошо понимаю, — унтер разом расстался с иронией. — В этом большая политика. Да, да, Вилли, не улыбайся. Представь, какое впечатление произведет этот снимок там, за тысячи километров, в окопах. Солдаты еще раз вспомнят жен, невест. Каждому захочется поскорее вернуться к ним. А вернуться можно только через победу. И они станут драться, как львы. Вот какой смысл, Вилли. И я не вижу ничего особенного в том, что Аркадий пялит на нее глаза. Женщины, как и вино, возбуждают и стимулируют.

— Вот этого знака равенства я никогда бы не поставил, — криво усмехаясь, боцман вышел из комнаты.

Штарке остался на сей раз победителем. Склоняясь над раковиной, он начал насвистывать что-то веселое.

Денщик с видом провинившегося школьника нерешительно подошел к унтеру и, глядя в его голую спину, спросил:

— Господин унтер-офицер, я ничего не понял. Кажется, господину коменданту не понравилась женщина? Я сниму… Сейчас же сниму. Я не думал…

Унтер выпрямился и обернулся. В одной руке у него зубная щетка, в другой тюбик зубной пасты.

— Тебе нравится эта красавица?

Денщик как-то глуповато гыкнул и смущенно опустил глаза:

— Она ничего, хорошая…

— Слушай, Аркаша. В скором времени ты можешь иметь такую. И не одну. Конечно, они не будут немками. Сам понимаешь… Но среди русских, украинок, полек, француженок, норвежек есть довольно красивые. Все зависит от тебя… Ведь кто побеждает, тому все доступно.

— Господин унтер-офицер, я стараюсь как могу. Сил не жалею.

Унтер повернулся опять к раковине, выдавил на щетку пасты.

— Был вчера в бараке?

— Ходил, господин унтер-офицер. Сразу же, как вы сказали…

— Ну и как там? О чем говорят?

— Да разное говорят. Больше о еде, конечно…

— Не все время же о жратве?

— Все время, господин унтер-офицер. Сами понимаете, голодные.

— А тебе их жаль, что ли? — унтер опять повернулся к денщику. А тот хмыкнул, осклабился.

— Чего бы это я их жалел? Эти, что работали со мной на аэродроме, по всему лагерю раззвонили, как я партизанского командира выдал. Так теперь меня готовы живьем слопать. Ух, и ненавидят.

— Зря проболтался. Себе навредил.

— Да разве я знал, господин унтер-офицер, что попаду в лагерь? Конечно, не следовало бы… Знать бы, где упасть…

— Ну, а полицаи как себя чувствуют? Им-то уж пора нажраться. Этот Федор как?

— Черный-то? Он больше молчит. Из него слова не вытянешь. А Глист, художник, тот мелет, всякую чепуху собирает. Позавчера договорился до того, что заявил: «Немцы такие же враги нам, как и русские. Украине нужна самостоятельность. Без русских и без немцев?»

Унтер крякнул и заработал зубной щеткой. Прополоскав рот, он сказал:

— Ходи туда чаще. Слушай, заводи разговор. Если надо, ругай, немцев, кайся, мол, глупость тогда совершил. Сам не рад теперь.

И денщик ходит. Бывает у полицаев, у Антона с врачом, заглядывает в комнаты рядовых пленных.

А сейчас Аркадий лежит на топчане и с досадой думает, когда же успокоятся хозяева. Так спать хочется. А уснешь — поднимут да еще облают: «Вечно ты дрыхнешь!»