Море Дирака

— У меня есть такое правило. Когда дело абсолютно неясно, я коплю факты. Факты, факты, факты… А потом либо эти факты сами выстраиваются в какую-то последовательность, либо исследователь найдет закономерность, которая подчиняет их все одной общей идее.

— Вот как, — улыбнулся Черныш. — Когда мы говорили с вами первый раз, здесь звучали несколько другие основы теории криминалистики. Помните, я пришел к вам тогда проситься в аспирантуру? Профилактика преступлений и прочее.

Гладунов улыбнулся.

— Милый Гришенька, а зачем человеку диалектика? Она порой усложняет ему жизнь, но чаще помогает. Что тогда было на дворе? Май, весна, теплынь. А сейчас? Март, снег, мороз. Должно же что-то измениться.

Черныш рассмеялся.

— Ну, четыре мнения на год, в соответствии с временами года, это не так уж много. В этом есть своя определенность и постоянство. Совсем неплохо. Ничуть не хуже одной-единственной неизменной точки зрения.

Черныш посмотрел в окно, путь к которому преграждали многочисленные шкафы и столы. За перегородками по-прежнему раздавались голоса, трещали телефонные звонки, стучали машинки. А за окном был март, которого эти озабоченные люди не замечали, не привыкли замечать. По крайней мере в рабочее время.

Черныш вышел из института поздно вечером. Но вместо того чтобы заспешить привычной торопливой походкой к автобусу и побыстрее уехать домой, медленно поплелся по улице, оглядываясь по сторонам, вдыхая запахи, впитывая шум и свет большого города.

Ему было хорошо и немного тревожно. Московская весна в разгаре. Сквозь асфальт и камень, сквозь бетонные основания домов-громадин, а может быть, просто с полей через многокилометровые завесы из дыма, бензиновой гари, дыханья теплоцентралей в город пробился тяжелый, пряный дух весны. Он вполз на улицы и улегся прямо на тротуарах, большой, ленивый, томный, с синими глазами. Он задирал прохожих, стучался в окна и, конечно, не пропускал ни одной юбки. Он придавал людям силы, сулил надежды на яркое, радостное лето, смеялся над бюрократами, завистниками, кляузниками, чинушами и недотепами. Он был веселым, беспечным и добрым, этот дух весны, и он нравился Чернышу.

Странная штука человеческая память, думал Черныш. Как она работает и почему выхватывает из жизни то или иное?

Он надолго запомнил этот мартовский вечер, хотя ничего особенного в нем не было. Светили рекламы и лампы дневного света, шуршали шины и взвизгивали тормоза, двигались люди… Свет, ночь, свет, ночь, чье-то лицо безмятежно, а рядом усталое, поникшее лицо, чей-то смех и чей-то всхлип, и нет ни в чем определенности, последовательности, порядка. Но помнишь этот вечер, всю жизнь помнишь, как смерть друга, как рождение ребенка.

Что же было потом? Он пришел домой… и все. Почему же он до сих пор помнит этот вечер? Ведь тогда ничего не произошло, абсолютно ничего не произошло.

На другой день его пригласил к себе Еремин. Оказывается, они решили взять фарцовщика Вову с контрабандной продукцией. Потом Черныш присутствовал при его допросе.

Патлач оказался невыразительным, каким-то серым парнем. Но самое главное — у него не было контрабанды. Повезло Патлачу. Пришлось отпустить. Еремин только руками развел.

— Просто удивительно, куда он успевает девать свой товар. Берем мы его не в первый раз, и каждый раз осечка. Сейчас мы достоверно знали, что у него дома припрятано. И снова… ерунда.

Черныш пожал плечами. Это звучало наивно. Мало ли куда можно спрятать товар? Наконец, просто выкинуть…

— Он не знал, что мы собираемся его брать, — сказал Еремин.

Пожалуй, из встречи с Патлачом больше всего Чернышу запомнилась следующая деталь. Случайно вышло так, что Черныш вышел с ним из здания прокуратуры почти одновременно. Фарцовщик вежливо пропустил Черныша в дверь и сказал:

— До свиданья, Григорий Ильич.

Черныш оглянулся. Патлач уже стоял возле такси и смотрел на него безмятежным взглядом человека с чистой совестью. Возможно, он слышал, как Еремин обращался к нему…

— Всего, — коротко сказал Черныш и зашагал к троллейбусной остановке.

Он еще некоторое время чувствовал на спине пристальный взгляд Патлача. Тогда он подумал, что это подозрительный, очень подозрительный тип, и нужно будет сказать Еремину… А впрочем, что говорить, тот и сам не дурак, все отлично понимает. У него просто нет улик.

С другой стороны, совершенно не исключено, что Патлач не посвящен в тайну часов-«близнецов». Это перекупщик и спекулянт, и многие вещи приходят ему в руки настолько сложными путями, что до истоков и не докопаться. Но все же что-то здесь было…

Затем Черныш простудился, и ему пришлось несколько дней лежать. Ночью поднялась температура, начались уколы, банки…

Только на пятый день он почувствовал себя совсем хорошо. Настрого приказал товарищам не появляться к нему с апельсинами и яблоками. Они в несметном количестве скапливались в тумбочке, под кроватью, на столе. Тетка с постным лицом выгребала их из разных углов комнаты.