Море дышит велико

Радиограмма была получена вдогон на третьи сутки перехода, когда ветер в снастях уже сам выговаривал иностранное слово из метеосводки: «хар-р-рри-кейн-н-н». Слово было известно Выре, прежде всего, как марка британских истребителей-перехватчиков, и ему не верилось, что прежде всего оно означает «ураган». Радиограмма «шторм эдвисори» настойчиво советовала вернуться, хотя несколькими днями ранее прогноз был вполне благоприятным. Тут, хочешь не хочешь, невольно вспомнился переполох по поводу даты подъема советского военно-морского флага на первых трех катерах. Максим Рудых и Василий Выра, стремясь побыстрее окончить формальности, предложили назначить церемонию в ближайшую пятницу, получили в ответ «о’кей», а тем же вечером к ним прибежал встрепанный переводчик:

— Господа, верно, запамятовали — пятница падает на тринадцатое…

— Ну и что? — не понял Максим.

Тут переводчик сообщил подробности, на которые оба приятеля не обращали ровно никакого внимания. В отеле «Коламбус» после двенадцатого этажа шел сразу четырнадцатый и ни один номер не оканчивался на роковое число. Как ни смешно, но здесь этому придавалось значение на самом официальном уровне.

— Свой флаг поднимаем, не ваш, — возразил Максим.

Ясно, ему не хотелось поддерживать дикие суеверия, но Выра видел, что Максиму тоже стало неприятно. Недаром сказано предками: «Тот, кто бороздит море, вступает в союз со счастием, ему принадлежит мир, и он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды…» Это из надписи на кресте, найденном на острове Шпицберген. И правда, надежда нужна всем, и особенно нельзя без неё обойтись, если имеешь дело со стихией. Кому охота, чтобы торжественный обряд омрачился разными сомнениями? Однако дату менять не стали, утешаясь тем, что мир по природе своей материален и, следовательно, удача должна сопутствовать как раз тем, кто не уповает на мистику.

Готовились тщательно. Глубинные бомбы и снаряды из кранцев первых выстрелов убрали глубоко в погреба для повышения остойчивости на качке. Потом заварили на палубах вентиляционные грибки, наглухо герметизировав корпус. Наконец учинили генеральную проверку мореходности, дождавшись шторма при переходе от Флориды в Нью-Йорк. Такая оказалась заварушка, что сопровождающий их группу «систер-шип», то есть однотипный катер, под звездно-полосатым флагом известил семафором, что в такую погоду следовать не может, рекомендует вернуться, и после вежливого отказа возвратился в свою базу. Они же ничего — держались. Маршрут был согласован заранее, а риск не так уж велик. Шли в их территориальных водах, зная, что по первому же радиосигналу, а может быть и без такового, будут приведены в действие мощные средства береговой охраны. Экипажи в случае чего спасут. Не столь из гуманности, а чтобы потом иметь веские основания показать нам шиш вместо боевых противолодочных средств.

Василий Выра не сходил с мостика двое суток, пока не закончился эксперимент длиной тысячу миль. Наутро после швартовки его разбудил грохот.

— По трапу бегом! — дурачился Максим, показывая на распахнутый люк над головой с узкой вертикальной лесенкой, которая позволяла только лазать. Максим никак не мог привыкнуть к каюте без дверей, без иллюминаторов и называл её погребом. Глухие переборки, странность общения, когда сначала видишь ботинки на ступеньках-балясинах и в последнюю очередь лицо посетителя, вполне соответствовали представлению о погребе, если бы не письменный стол с откидной крышкой, превращающей его в обеденный, да три койки: две — этажеркой — покамест пустующие, а с другого борта отдельное ложе для командира катера.

Рудых второпях загремел с трапа, но это был пустяк по сравнению с принесённой им новостью. Москва радиограммой дала «добро» на дальнейший путь.

— Не кажи «гоп», доки не пересигнэшь, — зевнул в ответ Выра.

Мускулы у него гудели, как, телеграфные провода.

— Пока приказано принять продовольствие. Сам знаешь, что дома-с этим не разбежишься…

— Це дило, — оживился Выра.

На бессменной штормовой вахте ему было не до еды, после швартовки — тоже, едва добрался до койки. После отдыха у него разыгрался зверский аппетит, а голодному человеку не рекомендуется оформлять документы на получение продовольствия.

Старший лейтенант выписал полугодовой запас всякой снеди: муку, сахарный песок и кофе в мешках, концентраты, печенье, ящики сливочного масла, консервы в картонных коробках, банки с фруктовыми соками, а сверх того полторы тонны мороженого мяса и двести галлонов молока. Все отпустили без возражений и доставили прямо к причалу на грузовиках. Ну хоть бы кто напомнил, что водоизмещение катера всего 126 тонн, отведенных и на людей, и на тяжелые дизеля, и на топливо, и на пресную воду, и на оружие с боеприпасами. Ну ладно: муку и кофе удалось затолкать, сложив штабелями в носовом кубрике, а молоко куда девать? И главное — зачем его столько? Кто же знал, что галлон совсем не литр, а почти четыре литра?

Боцман Осотин получил приказание закрыть питьевые бачки, но предупредил:

— Команда будет роптать.

— А молоко полезнее.