— Противная жидкость. Уж я-то знаю, — объяснил он, заказав другой, более убедительный напиток.
Несвежую скатерть столика украшал розовый графин, из горлышка которого торчал букет ромашек с васильками. Рядом, в массивной пепельнице бутылочного стекла, валялась щедрая порция измусоленных папиросных мундштуков, похожих на макароны по-флотски. А полевые цветы поникли. Им было неуютно среди мутного, слоистого веселья.
«…Эх, дороги. Пыль да туман…» На тумбочке около буфета трудился патефон с расслабленной пружиной. Завода на одну пластинку не хватало, и тогда ближайшая пара танцующих размыкалась. Партнер хватался за торчавшую из ящика рукоять, накручивая её торопливо и яростно, как коленчатый вал у заглохшего грузовика. Роман тоже пошел танцевать, а потом представил сослуживцам свою «старую знакомую» — Людочку вместе с подругой. За стандартным нарпитовским столиком не очень удобно сидеть вшестером, но в тесноте, да не в обиде. Доктор вообще слыл эстетом и потому предпочитал литературные ассоциации:
—
Девицы смешливо переглядывались, а Роман читал громко, самозабвенно, упиваясь ритмом и рифмами:
—
— Ну зачем вы так, Шурик? — ласково возразила Людочка. — Мы с Тосей вовсе не пили и можем обидеться…
Приятель доктора, тот, кого царапнуло в каюте рикошетом, откровенно засмеялся. У Бебса иронически поднялась бровь, а Чеголин не понимал, о каком Шурике идет речь. Но Мочалов значительно округлил глаза, а механик, быстрее догадавшись о том, что это «псевдоним» доктора, под столом наступил Артёму на ботинок. Смущенный доктор поспешно наполнил стопки и, предупреждая неуместные вопросы, вновь ухватился за стихи:
—
Слушали доктора невнимательно, и тогда он предложил двинуть к Людочке в гости.
— Я — пас, — меланхолично заметил Бестенюк. — А ты не забудь о том, что выход — в обычный срок.
Приятель Мочалова тоже не поддержал этой идеи. Тогда Роман отозвал в сторону Чеголина.
— Пойдешь?
— Зачем?
— Чудак. Она же с подругой.
— Роман! У тебя же есть другая… знакомая.
— Какую имеешь в виду?
— Ну в нашем штабе она, в машинописном бюро…
— А! С ней всё кончено. Видишь ли, она не понимает стихов.
— Эти девицы, думаешь, понимают?
— Не хочешь, живи монахом! — неожиданно рассердился Мочалов и побежал к буфетчице запасаться «сухим пайком». Если бы только сухим! Освободив графин от васильков, он швырнул веник под стол, а посуду приспособил под пиво.
— Шурик, ты прелесть! — сказала Людочка. — А графин завтра сама принесу.
Её подруга сомкнула губы в ниточку. Тося презирала нерешительных. Под её взглядом как-то не отдыхалось, и компания поспешила расплатиться…
Утром на «Тороке», как всегда, подняли пары и прогрели машины. Но доктор отсутствовал. Узнав, что он понес поэзию в массы, Василий Федотович спросил, как это допустили.
— Разве он несовершеннолетний? — улыбнулся Бебс.
— Адрес надо было узнать, — резко сказал Выра. — Ладно, покуда оба свободны.
Выход в море задержали на полчаса, и всё это время Чеголин с Бебсом поглядывали на пустынный причал. Им было ясно, что Роман погорел. Встреча с комендантским патрулем, нежелательная сама по себе, была всё же наиболее благоприятным из равновозможных вариантов. Мрачные предчувствия их не обманули. За несколько минут до аврала из-за портового пакгауза осторожно выглянула чья-то всклокоченная голова. Человек в мокрой майке и трусах, весь заляпанный мазутом и глиной, ринулся к борту.
— Куда прешь? — преградил ему путь бдительный дежурный по низам и вдруг узнал пропавшего доктора. Только модельные лакирашки, надетые на босую ногу, напоминали о том, что накануне старший лейтенант медицинской службы выглядел совсем иначе.
— Только тихо, — простуженным баритоном сказал Мочалов и грациозными скачками проследовал к себе в каюту.