Море ясности

Васькин ответ так удивил Василия Андреевича, что он растерялся и не сразу начал задавать вопросы, выяснять разные подробности сложной Васькиной жизни.

Но сам-то Васька был не мастер объяснять разные тонкости своего душевного состояния, тем более, что и увлечение театром и связанные с этим увлечением жизненные успехи свалились на его рыжую голову, как снег с крыши.

Поэтому допрос затянулся, пока выяснилось, что школа для Васьки с некоторых пор перестала быть обузой. Скорее, наоборот, именно в школе нашлось для Васьки живое, теплое дело.

— А теперь я что-то тебя совсем не понимаю, — сказал Василий Андреевич.

— Все, по-моему, понятно.

— Это по-твоему.

— А по-вашему?

— А по-моему, заврался ты окончательно.

— Я вам всю чистую правду…

— Где же тут правда: хочешь стать актером, а таскаешь какие-то запасные части. Зачем они тебе? Вот если бы ты техникой увлекался, тогда бы я тебе поверил… Ну, чего притих?

— А чего мне притихать-то?

— Наверное, говорить нечего.

— А если мне от вас доверия нет.

— Доверие, тезка, заслужить надо.

Спрятав нос в свой лохматый воротник, Васька, тихо сказал:

— Убьет он меня, вот что вы учтите.

— Отец?

— Он. Убьет.

— За что? Ты же еще ничего не сказал.

— Потому и не сказал.

— Отца прикрываешь? А я и без тебя все знаю. Хочешь, скажу? У вас там целая компания работала, одни воровали, другие продавали, а третьи прикрывали. Верно? Я вот не знаю только, чем ты занимался.

— Ничего я не делал.

— Правильно. Ты воров прикрывал. А это, знаешь, самое последнее дело. Молчишь. Тебе отец велел: если воровство обнаружится, всю вину на себя принять, с маленького спросу меньше. Им — тюрьма, а тебе ничего. Так ведь дело-то было?

— Так, — с отчаяньем признался Васька. — Все так и было. А теперь что?

— А теперь иди домой и молчи.

СУМАТОШНЫЙ ВЕЧЕР ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Входная дверь захлопнулась и наступила тишина.

— Боитесь… — злобно прошипела тетка и замерла, прислушиваясь.

Муза от страха перестала даже дышать.

Никто не вошел, ничьи шаги не простучали по коридору, и это в самом деле было так страшно, что Володя сейчас бы не решился один выйти в прихожую — неизвестно еще, кто там притаился в темноте и для чего притаился.

Тайка моментально все заметила:

— Ага. А говоришь — нет бога. А сам боишься.

— Дура. Я жуликов боюсь. А вовсе не бога, — презрительно ответил Володя, но в это время снова громко хлопнула входная дверь.

На этот раз послышались торопливые тяжелые шаги, и в комнату, тяжело и часто сопя, вбежал дядя. Он так резво вбежал, что сразу не смог остановиться и с разгона дал еще два круга по комнате. То есть так могло показаться, что он с разгона не может остановиться, в самом деле он бегал по комнате, для чего-то осматривая вещи. Как будто он их сто лет не видел, так он их осматривал. Володе показалось, что он даже обнюхивает их, как голодная собака. Он бегал и осматривал, и после этого «беглого» осмотра он повалился на стул и снял шапку.

— Что нашли? — хриплым шепотом спросил он.

— Да чего у нас-то искать? — ответила тетка. — Ничего и не нашли.

— А собака где?

Тая сказала:

— Я ее к Володе унесла. Сейчас принесу.

— После принесешь. Пусть там постоит. Ты не возражаешь? — спросил он у Володи.

— А мне что, пусть стоит, — согласился Володя.

Расстегивая пальто и разматывая шарф, дядя посоветовал Музе:

— Шла бы домой. Капитон ждет.

— Пришел? — засуетилась Муза.

— Ступай, говорю, ступай, дожидается.

Заохав, Муза запахнула свою плюшевую жакетку и убежала домой.

— Намаялся я на текущий день, — прогудел дядя.

Володя пошел к двери. Дядя спросил:

— Ваську не видал?

— В милиции Васька.

— Убьет его Капитон.

— Ах, тошно мне, — прошептала Тая, прикладывая ладони к щекам.

Володя спросил:

— Как это убьет?

Не отвечая, дядя сказал:

— Дураки. Воровать берутся, а сами не умеют. Ну, ступай.

Дома ярко светила лампочка над столом. На сундуке стояла белая собака и удивленно посматривала на Володю. Он вздохнул.

— Эх ты, собака!

Плохо, когда человеку в одиночку приходится переживать такие невероятные неприятности, плохо, и как-то еще труднее становится жизнь, и без того сложная и зачастую непонятная.

Володя погладил холодную, гладкую собачью голову и сказал:

— Вот, собака, какие у нас дела. Если бы ты живая была, так хотя бы полаяла, и то веселее.

И вдруг раздался тяжкий всхлипывающий вздох. Володе показалось, что это собака, отвечая на его невеселые думы, вздохнула и сейчас издает короткий сочувственный скулеж.

Он посмотрел на собаку. Она по-прежнему смотрела на него пустыми черными глазами, недоуменно подняв одну бровь. Но Володе показалось, что концы желтого банта на собачьей шее легонько шевельнулись.

— Ты что? — спросил Володя.

Собака снова всхлипнула и вдруг человеческим голосом проговорила:

— Вовка, это я.

Володя вздрогнул и обернулся. На пороге спальни стоял Васька в своей мохнатой облезлой куртке, растрепанный, опухший от слез и, видать, очень обозленный.

— Это я, Вовка, — повторил он, судорожно вздыхая. — Я у тебя скрываюсь. Ты меня не выдавай.

— Клянусь, Васька!

— Ворюга Капитон меня убить хочет.

— Это я знаю…

— Кто сказал?

— Дядя.

— Запри дверь, — шепотом сказал Васька.