Море исчезающих времен

Она не смогла без поддержки выйти из машины, но не потеряла ни спокойствия, ни ясности ума. Лежа на каталке и ожидая прихода дежурного врача, Нена ответила медсестре на обычные вопросы о себе и о перенесенных заболеваниях. Билли Санчес принес ей сумку и держал ее за левую руку, на которой теперь было надето обручальное кольцо; рука была холодной и вялой, а губы стали бескровными. Он стоял рядом с ней, держа ее за руку, пока не пришел дежурный врач, который быстро осмотрел пораненный безымянный палец. Врач был очень молодой, бритый наголо, с кожей оттенка старой меди. Нена Даконте не обратила на него внимания и лишь послала своему мужу мертвенно-бледную улыбку.

– Не пугайся, – сказала она, проявив поистине непобедимое чувство юмора. – Со мной ничего не случится. Разве что этот людоед отрежет мне руку и съест.

Врач закончил осмотр и вдруг сразил их наповал идеально правильной испанской речью. Правда, со странным азиатским акцентом.

– Нет уж, ребята, – сказал он. – Этот людоед скорее умрет с голоду, чем отрежет такую красивую ручку.

Они засмущались, но врач успокоил их любезным жестом. Потом приказал увезти каталку. Билли Санчес пошел было рядом, держа жену за руку, но врач остановил его.

– Вам нельзя, – сказал он. – Ей будут делать интенсивную терапию.

Нена Даконте еще раз улыбнулась мужу и махала ему рукой, пока каталка не скрылась в глубине коридора. Врач задержался, изучая то, что медсестра написала на табличке. Билли Санчес окликнул его.

– Доктор, – сказал он. – Она беременна.

– Какой у нее срок?

– Два месяца.

Вопреки ожиданиям Билли Санчеса доктор не придал этому особого значения.

– Вы правильно сделали, что сказали, – одобрительно произнес он и пошел вслед за каталкой, а Билли Санчес остался посреди мрачного холла, пропахшего потом больных.

Он довольно долго стоял в растерянности, глядя на пустой коридор, по которому увезли Нену Даконте, а потом присел на деревянную скамью, на которой сидели другие ожидающие. Сколько времени он там просидел, неизвестно, но когда решил выйти из больницы, был снова вечер, дождик все моросил, и Билли пошел, не зная куда себя деть, удрученный жизнью.

Как я смог удостовериться много лет спустя, роясь в больничных записях, Нена Даконте поступила в клинику в 9 часов 30 минут во вторник, 7 января. Ту первую ночь Билли Санчес провел в машине напротив входа в отделение «Скорой помощи», а утром спозаранку съел шесть вареных яиц и выпил две чашки кофе с молоком, поскольку во рту у него не было маковой росинки от самого Мадрида. Потом он вернулся в приемный покой, чтобы повидаться с Неной Даконте, но ему дали понять, что нужно идти через главный вход. Там в конце концов удалось разыскать какого-то служащего-астурийца, который помог ему объясниться со швейцаром, и тот подтвердил, что Нена Даконте действительно значится в списках больных, но посещения разрешаются только по вторникам, с девяти до четырех. То есть через шесть дней. Билли Санчес попытался увидеть врача, говорившего по-испански, которого он описывал как «бритого негра», но, несмотря на две такие простые подробности, никаких сведений не добыл.

Успокоенный тем, что Нена Даконте значится в списках, Билли вернулся туда, где оставил машину, и дорожный инспектор заставил его отогнать ее подальше на два квартала и припарковать на узенькой улочке на нечетной стороне домов. Напротив красовалось недавно отреставрированное здание с вывеской «Отель “Николь”». Отель был самой низкой категории, с крошечной приемной, в которой стояли лишь диван и старое пианино, но зато хозяин с певучим голосом мог объясниться на каком угодно языке, лишь бы клиентам было чем платить. Билли Санчес поселился со своими одиннадцатью чемоданами и девятью коробками в единственной свободной комнате – треугольной мансарде на девятом этаже, куда надо было доползать на последнем издыхании по спиральной лестнице, пропахшей пеной от варившейся цветной капусты. Стены были увешаны обшарпанными коврами, а в единственное окошко проникал только тусклый свет с внутреннего дворика. В комнатушке стояли двуспальная кровать, большой шкаф, стул, портативное биде и рукомойник с тазиком и кувшином, так что жизненное пространство оставалось лишь на кровати. Все было старым-престарым, убогим, но при этом чистеньким, со следами недавней дезинфекции.