Море из берегов не выходит

Сергей осторожно взял его двумя пальцами, медленно развернул и впился глазами в неровные, торопливые строчки: «Сергей, простите, я понимаю, что это очень нехорошо и невежливо с моей стороны, но мне нужно срочно уйти. За себя я расплатилась. Простите ещё раз, и всего вам хорошего. С наступающим Вас. В.» Толковый и деловой человек, уверенно распланировавший жизнь на несколько лет вперед, растерянно перечитал записку ещё трижды, не веря своим глазам и чувствуя, что начинает задыхаться от негодования и обиды… Стиснул зубы, хотел было порвать листок, но взглянув на гардеробщика, который окончательно проснувшись, наблюдал за ним с живейшим интересом и любопытством, быстро надел маску безразличия, положил бумажное свидетельство своего поражения в карман брендового пиджака и стал медленно подниматься в зал.

К ночи мороз слегка отпустил, ветер совсем улёгся, небо полностью затянуло мягкими облаками, и снег теперь падал важно и неспешно, ещё редкими, но крупными, похожими на лебяжий пух хлопьями. Они летели и танцевали в жёлтом свете фонарей, летели и цеплялись за мохнатые лапы елей, летели и ложились на шапки и воротники редких прохожих. Вероника шла домой. Какая-то сила гнала её прочь от этого провинциального ресторана с красными плюшевыми портьерами и скатертями до пола; от этого человека, такого «положительного, основательного и надёжного», прочь от его настойчивого взгляда, вкрадчивого голоса, от его речей, от которых у неё просто скулы сводит! Какая-то сила толкала её – скорее, скорее, скорее – домой, домой! В её маленькую уютную квартирку, где она сможет спрятаться от всего мира, остаться одна, наедине со своими мыслями, сможет забраться с ногами на старенький диванчик и, глядя в окно на летящий снег, снова думать о Нём. Да, снова о Нём.

Вероника быстро шагала по улицам, подняв обеими руками пушистый воротник и пряча в него лицо; шла легко-легко, не чувствуя ног, и ей казалось, что ещё немного – и она полетит над тротуаром, как снежинка. Маленькие угрызения совести за бегство от Сергея окончательно растворились в свежем морозном воздухе, и она уже совершенно не думала об этом.

Окружавшее её со всех сторон волшебство зимней ночи, с этим нежным снегопадом в темпе andante навеяло вдруг одно воспоминание ранней юности. Один из самых странных и, вроде бы, незначительных эпизодов её жизни, к которому она, тем не менее, мысленно возвращалась гораздо чаще, чем к каким-то важным и весомым событиям прошлого. Ей было тогда лет восемнадцать, и они с мамой вместе пошли в гости к маминой бывшей классной руководительнице, которую мама всегда помнила и иногда навещала. Эта пожилая, но очень красивая ещё женщина с редким и царственным именем Регина, жила в самом центре города, в доме старой постройки, в просторной квартире с высоченными потолками и эркерными окнами… Жила не одна – вдвоём со своим младшим сыном, большим ребёнком тридцати трех лет от роду, которого Вероника сразу же, как увидела, мысленно окрестила Чарли Гордоном. Высокий, как мать, широкоплечий, с густыми тёмными волосами и большими чёрными глазами, он был бы даже очень красивым мужчиной, если бы не вот это совершенно детское, беспомощное выражение лица и какая-то медвежья неуклюжесть, неловкость всех движений… И конечно, речь, – Вероника не могла бы сказать точно, что именно не так было с его речью, – но именно в ней сильнее всего проявлялась болезнь этого человека…

Пока Регина Андреевна и её бывшая ученица неспешно беседовали за чаем, Чарли Гордону было поручено развлечь юную гостью. Он принял это поручение с готовностью, смущением и гордостью, провёл Веронику в свою комнату и там заботливо усадил её на стул, поставив его прямо посередине помещения. Ласково и немного загадочно улыбаясь в пространство, он включил проигрыватель, достал с полки пластинку в слегка обтрепавшемся по краям бумажном конверте, а потом внимательно посмотрел на девушку, склонив голову набок, как большая птица.

– Вы…вы любите… М-моцарта?

– Ох, я не знаю, я, если честно, не очень разбираюсь в классике…– пролепетала Вероника, вдруг застыдившись своей необразованности в сфере музыки.

Тогда она и правда совсем не понимала композиторов-классиков, и вся классическая музыка казалась ей на один мотив и одинаково скучной…ну, пожалуй, кроме «Щелкунчика» Чайковского. Каждый раз, когда по радио передавали нереально красивое и душераздирающее па-де-де, она не могла удержаться от слёз. А Моцарт…Возможно, она его и слышала, но… Вероника с виноватой улыбкой покачала головой и развела руками: мол, ну уж простите великодушно… Лицо Чарли Гордона стало торжественным и серьёзным. Он кивнул, осторожно извлёк хрупкий винил из конверта, протёр блестящую чёрную поверхность мягкой тряпочкой и поставил пластинку на проигрыватель.