Море, море

В кухне стало темнеть. Вернулся Титус и прошел к плите. На нас он не смотрел. Он нашел тарелку с остатками солянки. Я вспомнил, что Гилберт все дежурит на дороге, и крикнул вслед Титусу, уже исчезавшему в прихожей с тарелкой в руке:

– Сходи позови Гилберта. Он с машиной около башни. А потом запри парадную дверь.

Я подлил ей вина. Теперь в ее покорном спокойствии было что-то тревожащее. Может быть, она думала, что я вдруг все-таки решу отвезти ее домой? Может быть, она и затихла так от ужаса перед этой мыслью?

Я не сразу вернулся к нашему разговору. Я встал, запер дверь на улицу и положил ключ в карман. Я был почти уверен, что сегодня Бен не появится. Теперь я чувствовал себя таким сильным, что мне, в сущности, было все равно, появится он или нет. Я слышал, как в дом вошел Гилберт, громко жалуясь Титусу, слышал, как повернулся ключ в парадной двери. Я зажег свечу и задернул занавески, хотя снаружи еще было светло от огромной тусклой луны цвета венслидельского сыра. Впервые мое свидание с новой Хартли не было ограничено жестким сроком. Странное это было ощущение, что мы с ней одни, что время раздвинулось, – и захватывающее, и нереальное. Я выпил еще вина.

– Хартли, с тех пор как ты ушла, я не знал счастья. Ты и вообразить не можешь, как я тогда страдал. Но с тобой-то мы были счастливы, да? Когда катались на велосипедах. Это была молодость, какой она и должна быть, – радостная, безоблачная. Никого больше я не любил. Так что ты уж прости меня, если теперь я себе позволяю…

Я перешел на более легкий тон в надежде, что и она в ответ смягчится. А сам думал: о господи, если бы я нашел ее во время войны, если бы встретил на улице в Лестере! И мгновенно, как разматывается кинопленка, увидел: вот я встретился с ней, и она говорит, что ее брак не удался или, еще лучше, что Бен пал смертью храбрых и… Я успел даже придумать, какими словами оправдываюсь перед Клемент, но тут Хартли опять заговорила:

– Тебя удивляет, что я так спокойна. А ведь я не притворяюсь. Иногда мне кажется, что пройти осталось уже немного.

– Не понимаю.

– Иногда мне хочется, чтобы он поскорее…

– Что – поскорее? Он тебе угрожал?

– Нет-нет, я не это хотела сказать.

– Так что же ты хочешь сказать? Пойми, ты не можешь к нему вернуться, я этого не допущу, даже если ты не захочешь остаться со мной.

(А что я тогда сделаю, посажу ее за кассу в цветочном магазине?)

– Хартли, оставайся со мной и с Титусом, твое место здесь. И между прочим, то, что Титус пришел ко мне, подтвердит подозрения Бена, что он мой сын.

– Об этом ты только сейчас подумал?

– Хартли, милая, пожалей меня, не будь такой отчужденной. Признайся, скажи словами, что никогда никого не любила, кроме меня, что наконец-то пришла домой. В тот вечер, когда я увидел тебя в свете фар, ты же приходила сюда, не могла не прийти. Скажи, что любишь меня, что все образуется, что мы будем счастливы. Господи, да неужели тебе не хочется быть счастливой, жить с человеком, который тебя любит и лелеет и верит тебе? Хартли, посмотри на меня. Нет, пойдем отсюда. Какой смысл сидеть за этим дурацким столом.

Я взял свечу, за руку провел Хартли в красную комнату и задернул занавески. Я сел в кресло, хотел посадить ее к себе на колени, но она соскользнула на пол, не выпуская моей руки. Я стал целовать ее медленно, осторожно, потом ласкать ее грудь. Мы были как дети. Я испытывал к ней влечение, восхитительно неотличимое от чистой любви, благоговейной, сильной, покровительственной. И в то же время это было влечение подростка, неопытного, неумелого и смиренного. Я не знал, как обнять ее, как вызвать отклик на ее сухих губах. Наконец я тоже съехал на пол, уложил ее рядом с собой и неуклюже обхватил, глядя ей в глаза.

– Хартли, ведь ты меня любишь? Любишь?

– О… да… но что это значит?

– Мы рядом, мы знаем друг друга.

– Да, это странно, но я тебя знаю, и никто другой мне так не близок. Наверно, это потому, что мы были молодые, позже людей уже нельзя узнать, я, например, не могла.

– Ты меня знаешь, а я тебя.

– Мне казалось, что меня нет, что я невидимка, а весь мир где-то далеко-далеко. Ты и вообразить не можешь, насколько я всю жизнь была одна. В этом никто не виноват. Я сама виновата.

– Я тебя вижу, Хартли, ты есть, ты здесь. Я тебя люблю. И Титус любит. Мы будем все вместе.

– Титус меня давно разлюбил.

– Не плачь. Он тебя любит, я знаю, он мне сказал. Все будет хорошо, раз ты ушла от этого негодяя.

Я касался тихих слез на ее щеках, а потом и она, слегка отстранив меня, стала гладить меня по лицу.

– Ах, Чарльз, Чарльз, так странно.

– Мы с тобой, как прежде, лежим в лесу… Хартли, пожалуйста, пробудь со мной наконец всю ночь, просто вместе, совсем тихо. Не обязательно нам лежать здесь так до утра, верно?

Она вся сжалась, потом приподнялась, села.

– Это вино. Не привыкла я пить, наверно, пьяная.

– Только уж не проси, чтобы я отвез тебя домой! Слишком поздно, с какой точки ни посмотри.

Она встала на колени, с трудом распрямилась. Я тоже встал и кончиками пальцев поддержал ее за локти.