Море на Рождество

А Мирра бережно прижала к груди еловую ветку. Как она пахла! Так благоухает волшебство! Волшебство, в которое Мирра верила с детства.

Она родилась у моря. На острове Крит. В колыбели древнего греческого городка под названием Ретимно. Он был хорош собой, а уж как живописен: с запутанными венецианскими улочками, величественной крепостью в окружении ветвистых бугенвиллий [3] и убаюкивающих мелодий бузуки.

Мирра вставала вместе с солнцем. Оно, знаете ли, в тех краях пахнет мёдом и хрустящими кулури! И, прихватив кисти, краски и мольберт, бежала к морю. Мирра мечтала нарисовать его так, как никому и никогда ещё не удавалось. Мечтала, чтобы люди, увидев картину, тут же слышали и песнь волн, и шёпот вечно юного зефира [4]. Но, как Мирра ни старалась, море капризничало и не ложилось на холст. Однажды уже на закате она выронила из рук все краски и кисти и прокричала:

– Море! Больше я не приду! Лучше цветы рисовать и бабочек!

Но море рассмеялось ей в ответ. И утром Мирра вновь стояла на берегу с набором свежих кистей и красок.

Так вильнули хвостом воспоминания. В конечном счёте Мирра стала дивной художницей. Равных ей на острове не было. Но однажды ей пришлось оставить свой дом. Неожиданная весть о том, что Мирра скоро станет матерью, сорвала с петель замки на языках самых остервенелых сплетников. Чопорные островитяне с рассвета и до захода солнца пережёвывали одно и то же: «кто отец этого несчастного ребёнка», «какой кошмар – родиться без фамилии», «Мирра опозорила всю свою семью». Злые языки без устали кочевали по улицам, они слагали о Дафне и Мирре легенды: будто отцом Дафны был афинский моряк, а лучше – местный рыбак Янис, другие настаивали на Манолисе, владельце лавки, где Мирра покупала рисовальные краски… Так, молодая художница не выдержала и сбежала от сплетен. Навсегда. Работать в далёкий, холодный Марбург. Ей посулили много денег с щепоткой северного равнодушия. Мирра согласилась. Работы в Марбурге правда хватало! И платили за неё исключительно хрустящими немецкими марками. Мирра поселилась в уютном домике на берегу Лана. Подружилась с портнихой – фрау Шнайдер (ей в ту пору исполнилось восемьдесят) и супругами Беккер, что жили неподалёку. Она написала портреты пятерых беккеровских детей. Глаза их сверкали изумрудами, волосы, как у молодых ягнят, вились белыми кудряшками. Воскресными вечерами Илиади и Беккеры ходили друг к другу в гости посплетничать о современном искусстве.

Вскоре родилась Дафна. И фрау Шнайдер с нескрываемым удовольствием стала за ней присматривать, пока Мирра трудилась в своей конторе под названием Klecks und Kopien [5]. Она рисовала и рисовала… И, признаться, уже ненавидела эту работу! Ведь к тому времени хозяин конторы – герр Блиндер – изменил условия контракта: отныне Мирре приходилось копировать чужие картины. А на свои у неё не оставалось и часа. Так протянулись три года. Однажды Мирра сказала:

– Господин Блиндер! Я наконец-то справилась с «Тайной вечерей». Взгляните!

– Неплохо, неплохо… – оценивая работу, пропыхтел хозяин. – Клиент будет счастлив. Долго же ты возилась!

– Тут за один день не управиться, – ответила Мирра. – Могу ли я отдохнуть пару дней? – робко спросила она.

– Да хоть и всю жизнь, – как-то нехорошо улыбнулся герр Блиндер. – Мирра, я давно хотел сказать, что… Контора Klecks und Kopien закрывается. Я скопил достаточно денег. Устал мёрзнуть в этих краях. Отчалю к солнцу! Возраст, знаешь ли, уже не тот, чтобы терпеть марбургские ветры. Да и болячек накопилось. Пора бы подлечиться. Ну и наконец, скажу: интерес-то к нашим картинам упал. Уж почти год, как никто ничего не заказывал. Всё «цветочки да мотылёчки». А у меня аренда! Да и копиистам платить надо. А вас у меня трое!

– Но «Тайную вечерю» же кто-то заказал! Значит, есть. Есть спрос! – сказала Мирра, чувствуя, что вот-вот, и слёзы выскользнут из её глаз.

– Я! Я заказал тебе «Тайную вечерю». Заберу с собой в тёплые края, – признался герр Блиндер. – Денег за неё тебе хватит на какое-то время. А дальше ещё заработаешь, – сказал старик и, ободряюще похлопав Мирру по плечу, исчез за дверью.

С того дня жизнь Мирры превратилась в «А хотите, я вас нарисую?». Она стала уличным художником. Рисовала: портреты прохожих, дома, природу, городских кошек, воробьёв, дерущихся за чёрствую краюху. Отныне денег хватало лишь на скромную еду и плату за уютный домик на берегу Лана… Беккеры больше в гости не приходили. Да и Мирру с Дафной к себе не звали. Дружить с бедной художницей им стало неудобно. А что же фрау Шнайдер? Фрау умерла по осени, когда городские листья наполнились блеском вечерней тоски.

Вот тут-то Мирра уколола нос еловой веточкой и вынырнула из омута своих воспоминаний.

– Как-то у нас… не празднично! – выпалила она.

– Что? Мама, я не расслышала! – отозвалась из кухни Дафна.

– Не празднично у нас, говорю.