Море Осколков

— И праматерь отправила меня занять ее место.

— И ты позволил? — пробормотал Ярви.

Горм снова пожевал губами, и вид у него был кислей прежнего.

— Я принес клятву верности Верховному королю и не могу нарушить ее.

— Сила Крушителя Мечей равна его мудрости, — сказала Исриун. — Он знает свое место в порядке вещей, мудро устроенном Единым Богом.

Горм скривился еще больше, но промолчал.

— А вот вы в Гетланде свое место явно забыли. Праматерь Вексен требует наказать вас за высокомерие, наглость и вероломство! А сейчас Верховный король собирает великую армию из людей Нижних земель и инглингов — тысячи и тысячи воинов! И он призывает на битву сильнейшего из них — Йиллинга Яркого! Он их возглавит! Море Осколков не видело армии многочисленней этой! Они пойдут на Тровенланд во славу Единого Бога!

Ярви фыркнул:

— И ты заодно с ними, да, Гром-гиль-Горм? Нравится тебе ползать на коленях перед Верховным королем? И класть земные поклоны перед его Единым Богом?

Ветер забросил прядь длинных волос на покрытое шрамами лицо Горма, но тот сохранял неподвижное спокойствие статуи.

— Я держу клятвы, которые дал, отец Ярви.

— И все же, — продолжила Исриун, нервно ломая руки, — Община всегда ратует за мир. Единый Бог даст вам прощение, хотя вы его и не заслуживаете. Избегать кровопролития — богоугодный замысел. Поэтому мы держимся нашего предложения — пусть поединок королей разрешит наш спор.

Тут она злорадно оскалилась:

— Правда, Атиль слишком стар, слаб и болен. Он не сможет вступить в бой. Без сомнения, таково наказание Единого Бога за вероломство.

Лайтлин покосилась на Ярви, и служитель незаметно кивнул.

— Атиль выслал меня вместо себя, — сказала она, и сердце Колючки, и без того часто бившееся, заколотилось о ребра. — Вызов королю — это вызов и королеве.

Мать Исриун презрительно рассмеялась:

— И ты сразишься с Крушителем Мечей, позолоченная королева?

Лайтлин оскалилась:

— Ты, верно, забыла, детка. Королева не сражается. Вместо меня на бой выйдет мой Избранный Щит.

И тут на Колючку снизошло страшное спокойствие, и на ее скрытом капюшоном лице расцвела улыбка.

— Это жульничество! — тявкнула Исриун — теперь она уже не улыбалась.

— Это закон, — отрезал Ярви. — Служитель короля обязан знать его. Вы вызвали нас на бой. Мы приняли вызов.

Горм отмахнулся огромной лапищей, словно от надоедливой мухи:

— Жульничество это или по закону, мне все равно. Я выйду против любого, — в голосе звучала скука. — Показывай свого поединщика, Лайтлин, и завтра на рассвете мы встретимся на этом поле, и я убью его, и сокрушу его меч, и повешу его навершие на мою цепь.

И он обвел глазами войско Гетланда.

— Однако твой Избранный Щит должен знать, что Матерь Война дохнула на меня в колыбели, и предсказано, что не дано мужу убить меня.

Лайтлин изогнула губы в ледяной улыбке, и тут все щелкнуло, как детали в замке, и стало на место, и замысел богов в отношении Колючки Бату стал очевиден.

— Мой Избранный Щит — не муж.

Настало время обнажить меч. Колючка сорвала и отбросила плащ. В гробовом молчании воины Гетланда расступились, и она тронула своего коня и поехала между ними, не сводя глаз с короля Ванстерланда.

И когда он увидел ее, лоб его прорезала глубокая складка.

— Гром-гиль-Горм, — тихо сказала она, поравняв коня с Ярви и королевой. — Крушитель Мечей.

Конь матери Исриун шарахнулся в сторону.

— Творитель Сирот.

И Колючка придержала лошадь рядом с ним, и на его хмурое лицо пал отсвет яростного алого света ее эльфийского браслета. А она нагнулась к нему и прошептала:

— Тебе конец.

Храбрость

Потом они некоторое время лежали не шевелясь. Ее волосы щекотали лицо, ребра упирались в его ребра с каждым жарким вдохом. Она поцеловала его открытый рот, потерлась носом о щеку, а он лежал и не шевелился. Она соскользнула с него, вытянулась рядом с довольным ворчанием, и он лежал и не шевелился. И она прижалась к нему, положила голову на плечо, и дыхание ее замедлялось, замедлялось, замедлялось, а он лежал и не шевелился.

Наверное, он должен был держать ее крепко, как скряга держится за свое золото, досуха выжать каждый миг, пока они еще вместе.

Но Бранд… не мог. Ему было муторно и погано на душе. А еще он боялся. И ее потная кожа липла к его, и жар ее тела душил, и он вывернулся из ее объятий и встал, запутался в темноте головой в пологе, с проклятиями захлопал ладонью и отбросил его. Полог захлопал и обвис, покачиваясь.

— Ты решил наказать мой шатер за недостойное поведение? — донесся до него ее голос.

Ее скрывала темнота. Только на плече отражался полумесяц света — видно, она приподнялась на локте. Глаза блестят. И золото в волосах.

— Значит, ты с ним сразишься?

— Ну да.

— С Гром-гиль-Гормом.

— Разве что он устрашится и не явится.

— С Крушителем Мечей. Творителем Сирот.

Имена тяжко падали в глухую темноту. Имена, от которых у самых великих воинов поджилки тряслись. Имена, которыми матери пугали непослушных детей.

— Сколько раз он выходил на поединки?

— Говорят, раз двадцать.

— А ты?

— Ты знаешь сколько, Бранд.

— Знаю. Нисколько.

— Ну, примерно.

— Сколько людей он убил?

— Кладбища полны ими.