Море Осколков

Рыжеволосый тровенландец, встав во весь рост на скале, ревел строфы баллады об Ашенлир — без никакой мелодичности, зато с небывалою силой. То любимое закаленными вояками место, где ближняя дружина королевы готовилась к смерти в доблестной схватке. Все вокруг подпевали одними губами знакомые слова о том, как воины в последний раз ласкали точилами лезвия, рывками набрасывали тетивы и туго затягивали пряжки.

Стоило полагать, что идущие в бой скорее предпочтут песни, в которых герои доблестно уцелеют в битве, чтобы потом умереть своей смертью — старыми, толстыми и богатыми. Но вот таковы они, воины — не много смысла в их поступках, если вдумчиво разобраться. Одна из причин, по которым Рэйт старался ни во что особо не вдумываться, коли можно этого избежать.

С кораблей поснимали любой лишний вес, припасы повываливали на берег, дабы освободить место для большего числа бойцов. Иные из них решили надеть кольчуги — из страха перед клинком иль стрелой. Другие решили снять — из страха перед холодными объятиями Матери Моря. Таков безрадостный выбор — игра безумца на все, что есть в жизни и когда-нибудь будет. Только вот из таких решений войны и состоят.

Всяк солдат по-своему изыскивал себе храбрость. Вымучивал недозабавные шутки и перебарщивал с хохотом, или бился об заклад, кто пожнет больше трупов, или распоряжался, как поделить его вещи, если сам до заката уйдет в Последнюю дверь. Некоторые хватались за святые обереги или за памятки от любимых женщин, обнимались и хлопали соратников по спинам, вопили друг перед другом — с вызовом или братской поддержкой. Другие стояли молча, отстраненно пялились на Матерь Море, туда, где вскоре свершится их рок.

Рэйт был готов. Был готов уже много часов. Много дней. С тех самых пор, как они укрепили ров и Скара вместе с Атилем проголосовали за битву.

Поэтому он повернулся к бойцам спиной, устремив жесткий взгляд на обугленные городские руины над прибрежным песком, и глубоко втянул запах морской соли и дыма. Занятно, что никому не надо наслаждаться вздохами до поры, пока не близок последний из них.

— Он звался Вальсо.

— А? — оглянувшись, откликнулся Рэйт.

— Этот городок. — Синий Дженнер пальцами причесывал бороду — налево, потом направо, потом обратно. — Давеча тут стоял недурный рынок. Ягнята по весне. Рабы по осени. Короче, сонная заводь, зато, когда народ возвращался с набега, творилось буйство. В той усадьбе я провел не одну жаркую ночку. — Он кивнул на покосившийся дымоход, до сих пор торчащий среди мешанины паленых балок. — Кажись, тут и стояла. Только представь, каково оно. Распевать песни с ребятами — нас уже и в живых почти не осталось.

— У тебя был звонкий голос?

Дженнер усмехнулся.

— Я так считал, когда выпью.

— По ходу, больше здесь не запоют. — Рэйт попытался понять, сколько семей строило уют под кровом этих сожженных срубов. Под кровом всех жилищ тровенландского побережья вдоль их морского пути на запад. Хутор за хутором, село за селом, город за городом обращены в пепел, в призраков.

Рэйт поразминал пальцы левой руки — опять застарелая боль в костяшках. Не скрыть от богов — он и сам изрядно спалил. Засматривался с радостным замиранием сердца, как в ночи скачет пламя, и становился могучим, как бог. Кичился этим, хвастался, возносился от Гормовой похвалы. Не думать о пепле — такой в свое время он решил сделать выбор. О пепле и тех непутевых, что все потеряли. И о тех непутевых, кто погиб. Кто сгорел. Однако сны не выбирают.

Говорят, боги шлют тебе те, которые ты заслужил.

— Спору нет, Йиллинг Яркий обожает жечь, — промолвил Дженнер.

— А чего ты ждал? — буркнул Рэйт. — Он ведь поклоняется Смерти?

— Значит, послать его с ней на встречу — добрый поступок.

— Это война. О добре здесь лучше забыть.

— Ты и не вспоминаешь!

Он ухмыльнулся, заслышав этот голос, так похожий на его собственный, и повернулся навстречу брату, залихватски вышагивающему меж моряков команды «Черного Пса».

— Глазам не верю, сам великий Рэкий, щитоносец Гром-гиль-Горма! Кого же теперь король заставил таскать его меч?

Рэкки изобразил свою уклончивую ухмылочку, которой Рэйт так до конца и не научился, несмотря на одинаковые с братом лица.

— С трудом, но нашел кой-кого, кто в атаке не спотыкается о собственные ноги.

— То есть не тебя?

Рэкки хмыкнул.

— Оставил бы шутки мужикам поумнее.

— А ты б оставил драки дядькам покрепче. — Рэйт обхватил его — полуобнял, полупридушил и прижал к себе. Он всегда был тем, кто сильнее. — Не дай Горму себя затоптать, понял, братка? Без тебя я не мыслю будущей жизни.

— Не дай Атилю себя утопить, — выворачиваясь на волю, ответил Рэкки. — Я тебе гостинец принес. — Он протянул краюху красноватого хлеба. — Раз уж безбожники-тровены не жрут последний кусок.

— Сам знаешь, я в удачу не верю, — сказал Рэйт, запихивая в рот ломоть с кровяным привкусом.

— Зато верю я, — произнес Рэкки, отступая назад. — Как закончим, повидаемся — охренеешь от моей добычи!

— Охренею, если сумеешь хоть что-то добыть, сачкун! — И Рэйт запустил в брата остатками хлеба, раскидывая крошки.