Море Осколков

— Бери тех, кто есть, и проследи, чтоб обезоружили стражу. Мне нужен строгий порядок и послушание.

— Так точно, отец Ярви, — сказал пожилой кормчий. Он повернулся к воинам и взмахом широкой ладони велел им выдвигаться вперед.

— А потом запускай в город шендов.

Ральф обернулся и вытаращил глаза.

— Ты серьезно?

— Они требуют мести за все страдания от набегов Верховного короля. Я дал слово Свидур, что она первая войдет в город. Но оставь по куску и для Колючки Бату с Гром-гиль-Гормом. Это — наименьшее зло.

— Вы же дали клятву, — порбормотал Колл, когда Ральф, почесывая лысину, пошел отдавать приказы.

— Я поклялся сделать все, что смогу. Я ничего не могу для них сделать.

— Но эти люди…

Ярви скрюченной рукой вцепился Коллу в рубаху.

— Эти люди жалобились, когда горел Ялетофт? — прорычал он. — Или Торлбю? Когда убивали короля Финна? А может быть, Бранда? Нет. Они пели и пели здравицы Яркому Йиллингу. Так пускай теперь за это заплатят. — Он выпустил Колла и бережно разгладил на нем одежду. — Помни. Властвовать — означает одним плечом навсегда окунуться в сумрак.

47. Развязка

Хоть отец Ярви и велел не жечь, но где-то все равно что-то горело.

Зыбкой пеленой расстилался смог, что превратил белый день над Скегенхаусом в мутные сумерки. У Рэйта царапало в горле. Каждый вдох требовал усилий. Тени-призраки мелькали во мгле. Бегущие силуэты. Мародеры или жертвы мародерства.

Удивительно, насколько четкие образы и картины может вызвать из прошлого запах. Смрад копоти опять вернул Рэйта в ту приграничную деревеньку между Ванстерландом и Гетландом. Халлебю, вроде так она звалась? Ту, где они ни за что поставили под факелы все дома, а Рэйт утопил в свином корыте одного мужика. В тот момент это казалось отличной забавой. Он и потом этим хвастался, а Гром-гиль-Горм хохотал вместе с воинами и называл его кровожадным кобелюгой, и сиял от удовольствия держать на поводке такого злющего пса.

Сегодня во рту Рэйта кисло от страха, сердце бабахало в больную голову, а ладонь липла от пота к топорищу. Откуда-то раскатился грохот, а за ним долгий вопль, будто не человека, а, скорее, животного. Рэйт испуганно дернулся и крутнулся, всматриваясь в полумрак.

Пожалуй, ему стоило возносить Матери Войне благодарную хвалу, ведь он заодно с победителями. Не так ли он отвечал брату, когда Рэкки качал головой над пепелищем? Тем не менее команда убийц Колючки Бату слабо смахивала на воинство света.

Нет, он вступил в отряд черных душ. Их глаза горели как у лис, а крались они по-волчьи, заботу о себе отвергали напрочь, зато оружию, не ленясь, каждый день устраивали чистку до блеска. В большинстве уроженцы Гетланда, но Колючка привечала кого угодно, лишь бы имелись несведенные счеты и отсутствовали колебания, какими методами их сводить. Рэйт почти не знал соратников по именам. Все они друг для друга никто и ничто, спаянные одной лишь ненавистью. Люди, потерявшие друзей и родню. Люди, утратившие себя. И с этим ничего не поделать — только отнимать у других то, что было отнято у них самих.

Некоторые вытаскивали жителей из домов, пока другие громили все внутри: расшибали сундуки, вспарывали перины, опрокидывали мебель. Как бы в поисках припрятанных сокровищ, а на деле просто ради радости все крушить. Жертвы давали отпор не более, чем овцы, которых тащат под нож мясника. Прежде Рэйта все удивляло: почему они не примут бой? Их безропотность выглядела странной до отвращения. Но теперь он их хорошо понимал. В нем самом теперь не осталось ничего, способного биться.

Люди — не просто трусы или герои. Они — те и те, а также ни те ни другие, смотря какой выпадет расклад. Смотря кто сегодня за них, смотря кто — против. Смотря как сложилась их жизнь.

И какова им обещана смерть.

Горожан поставили на колени вдоль улицы в ряд. Кого-то толкнули силой. Кого-то швырнули. Большинство же сами пристраивались в конце шеренги и кротко опускались на мостовую. Пинок или затрещина, когда надо было кого-нибудь подогнать, но в целом обходились без насилия. В конце концов, избитый раб ведь дешевле здорового, а если он и так ничего не стоит, зачем вообще тратить на него силы?

Рэйт закрыл глаза. Боги, он измотан вконец. Так изможден, что на ногах держался с трудом. Он представил лицо брата, потом лицо Скары, но не мог толком разглядеть ни одно. Единственное лицо, которое стояло сейчас перед ним, было лицом той женщины, что рвалась в горящую усадьбу и выкрикивала имена детей, сорванным, обезумевшим голосом. Под веками защипало от слез, и глаза сами собой распахнулись.

Ванстерец с кольцом из серебра в носу волок под мышку женщину, похохатывая. Однако смех получался вымученным, неровным — будто он сам себя убеждал, что в этом есть нечто забавное.

По виду, Колючке Бату не до смеха. С обритой стороны перекатывались желваки, шрамы багровели на бледных щеках. На руке, что сжимала топор, проступили жилы — решимо, безжалостно.

— Да здесь одни те, кого на продажу везти дороже встанет, — проговорил воин, здоровый гетландец с кособокой челюстью, толкая на колени старика в конце ряда.