Море Осколков

— Свирепая она, наверное. Полна решимости. И упряма. Очень упряма.

— Ага, как ослиха… — тьфу, такими словами Колючке не поможешь. И Бранд жалко проблеял: — В общем, она… не такая уж она и плохая, если приглядеться.

— Все мы хорошие, особенно для наших мам, — и отец Ярви испустил тяжелый вздох. — И чего ты от меня хочешь?

— Ээээ… в смысле?

— Что мне теперь делать, Бранд? Освободить девку, от которой у всех одни неприятности, и восстановить против себя Хуннана и родителей мальчика? Или задавить ее камнями и тем умиротворить их души? Что посоветуешь?

Вообще-то Бранд и не думал какие-то советы давать…

— Ну… это… может, сделать, как по закону положено?

— По закону? — отфыркнулся отец Ярви. — Закон — он как Матерь Море против Отче Тверди, непостоянен и вечно меняется. Закон — он как попугай при жонглере, Бранд. Повторяет то, что я скажу.

— Ну… я просто думал, что должен рассказать… ну, правду, короче!

— И какой прок в этой твоей правде? Подними опавший лист, там сразу тысяча правд сыщется, Бранд. Причем у каждого своя. Ты ведь просто хотел перевалить бремя правды на меня, верно ведь? Спасибо тебе, дружок. У меня тут Гетланд вот-вот ввяжется в войну со всеми странами моря Осколков, а так, конечно, больше мне заняться нечем. Только правдой твоей.

— Я… я просто думал… что творю добро. Совершаю благое деяние.

Однако теперь сама мысль о том, чтобы творить добро, не сияла перед ним, подобно Матери Солнце, ярким светом, а казалась скорее мерцающим, предательски блуждающим огоньком в черноте Зала Богов.

— Благое, говоришь? И чье же это благо? Мое? Эдвала? Твое? Как у каждого своя правда, так и добро, и благо у каждого свои.

Ярви придвинулся и заговорил еще тише:

— Мастер Хуннан, он ведь может догадаться, что ты донес свою правду до меня? И что тогда? Ты о последствиях подумал?

Бранда словно холодным снегом осыпало. И вправду, что же ему теперь делать?.. Он поднял взгляд: зал пустел, а Раук стоял среди теней, и глаза у него нехорошо блестели.

— Муж, отдающий себя благим делам, но о последствиях не заботящийся… — тут отец Ярви поднял иссохшую руку и уткнул единственный кривой палец Бранду в грудь, — …опасен. Для всех.

И служитель развернулся и пошел прочь, пристукивая эльфийским жезлом об отполированные тысячами ног плиты пола. А Бранд остался стоять и таращиться среди сгущающихся теней. На сердце у него было очень неспокойно.

Да уж, сейчас он совсем не чувствовал, что пребывает в свете…

Правосудие

Колючка сидела и смотрела на свои грязные и бледные, как личинки, пальцы ног.

И зачем они у нее сапоги отобрали? Куда ей бежать, она ж прикована к этой мокрой стене — за левую щиколотку и правое запястье. Тут до решетки камеры не дотянуться, не то что из петель ее вырвать… Так что оставалось только сидеть и думать. Ну и струпья под сломанным носом расковыривать.

Сидеть и думать она просто ненавидела.

Колючка с трудом вдохнула и выдохнула. Боги, ну и вонь тут стоит… Воняла гнилая солома и крысиное дерьмо, воняло поганое ведро, которое никто не выносил, и ржавое железо. А после двух ночей в этой дыре воняла и она, причем воняла ужасно.

А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести — или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда — Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля.

Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности…

— К тебе посетитель, — проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. — Только давайте по-быстрому тут!

И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее.

— Хильд!

В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому — она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид — хотя смысл тут стыдиться…

Впрочем, ей-то было наплевать — а вот матери нет.

Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой:

— Боги, что они с тобой сделали!..

Колючка отмахнулась, цепь зазвенела:

— Это во время боя случилось.

Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала.

— Они говорят, ты парня убила.

— Я не… в общем, это не убийство!

— Но он же погиб, нет?

Колючка сглотнула, в сухом горле запершило:

— Эдвал. Погиб, да.

— Боги… — снова прошептала мать, и губы ее задрожали. — Боги, Хильд, ну что тебе стоило…

— Стать кем-нибудь другим? — закончила за нее Колючка.

Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее — предел мечтаний.