Море волнуется раз... (СИ)

Я предприняла несколько попыток выдать какую-либо членораздельную (и при этом печатную) лингвистическую конструкцию, но на практике получилось только открывать и закрывать рот. Несколько попыток я предприняла не столько потому, что надеялась на то, что голосовые связки уж в этот раз обязательно сработают, сколько для того, чтобы убедиться, что скептическое выражение лица, отражающегося в зеркале мне не показалось.

В конце концов, убедившись в том, что если мне что-то и кажется, то начинать стоит явно не с отражения в зеркале. Глубоко дыша, я выглянула в окно. О вчерашней непогоде напоминали только капли воды на листьях диких яблонь, стеной окруживших дом. Стоп! Листья? Отлично. Здесь уже листья. И солнце. При каких обстоятельствах это возможно?

Ну, во-первых, если я сошла с ума и все это — мой личный персональный бред. Такое вполне возможно. Хотя бы потому, что если с родословной отца я более-менее была знакома не понаслышке (и шизофрения не входила в список их недостатков, что бы я там о них не думала), то со стороны матери у меня была только Гутя и ее рассказы. Особенно, вчерашний.

С другой стороны, я же как-то свернула на четырнадцатом километре. Значит, можно рассмотреть вариант "во-вторых". Где бы я там ни свернула в темноте с трассы, нашедший меня замерзающую в машине персонаж, настаивал исключительно на грибах. Причем, псилобициновых. Потому что такие качественные и логичные глюки объяснить как-то по-другому было сложно.

Но можно. Это было мое "в-третьих". Все, что говорила Гутя — было правдой и теперь я обозревала свою новую реальность при свете дня. В том числе и одежду.

Итого, у меня три варианта. Что ж, это лучше чем один, и уж подавно — чем никаких. Интересно, а отражение может только язвить или на вопрос ответить сможет?

Осторожно приблизившись к умывальнику и аккуратно заглянув в зеркало, я наткнулась на очень скептический взгляд и ехидную улыбочку. Понятно. Я резко выдохнула:

— Язвить будешь? Или поможешь хоть немного? — обратилась я к отражению.

— Понятия не имею, — ухмыльнулось оно. — Я ж твое отражение.

— Супер, тогда скажи мне, что все это за ерунда и как мне выгребать из этих приключений, — не особенно надеясь получить подробную инструкцию, скомандовала я. Попытка — не пытка, в конце концов.

Глаза в зеркале прищурились еще насмешливее:

— Может, за тебя еще и ожерелье найти и отнести Праматери?

— Было бы неплохо, — буркнула я. — Но если серьезно, у меня просто нереальное количество вопросов, а с ответами — совсем никак.

— Не вздыхай так тяжко, далеко не отдадим, — на сей раз ободряюще усмехнулось зеркало. — На что-то я смогу ответить, на что-то — Василий. Но идти тебе пока придется пешком и одной. Картой хоть пользоваться умеешь? А то слышала я про коня! Вообще умора!

— Да вообще, — саркастично подтвердила я. — Умереть от смеха можно! Да и боюсь я в лесу одна ходить, мне баба Гутя все детство говорила, что там ведьмы живут.

Отражение расхохоталось, как будто я удачно пошутила. Я тоже хмыкнула. Впрочем, пока я и сама не понимала, где шутила, а где — была серьезна.

— Я с тебя не могу, — пытаясь успокоиться, простонало отражение.

Вообще, очень странно наблюдать себя со стороны, хотя и познавательно — я, оказывается, даже когда вот так вот всхлипываю от смеха, очень даже ничего. Поймав мой вопросительный взгляд, зеркало все-таки выдавило свой повод для веселья:

— А ты-то кто? И Гутя эта твоя?.. Ведьмы и есть!

— То есть ты хочешь убедить сейчас взрослую тридцатилетнюю тетю в существовани магии? — уточнила я на всякий случай. — Потому что даже то, что я сейчас разговариваю с тобой, прекрасно вписывается в клиническую картину шизофрении!

— Летта, поверь старому зеркалу, повидавшему на своем веку не одну тысячу лиц, — наконец внятно проговорило мое отражение, пытаясь отдышаться. — Тридцать для ведьмы — это едва ли совершеннолетие. Тем более, что способности у тебя только-только открылись. Как у детей прорезается первый молочный резец или у котят открываются глазки, у тебя сейчас только-только просыпается чувствительность к магии этого мира. Гертруда правильно сделала, что рассказала тебе о твоем происхождении, но главное она от тебя все-таки утаила. У нее были на это свои причины, да и на старика она очень рассчитывала, а он…

Я слушала, не заметив, как слегка даже рот приоткрыла. То есть вчерашние откровения — это не все? Но спросила почему-то другое:

— Почему ты называешь меня Летта? Я помню, что ба запрещала своим подружкам называть меня так в детстве… — какая-то догадка мелькнула на краю сознания.

— Потому что дочь Океана не могут звать человеческим именем.

Ярко-аквамариновые глаза смотрели на меня так снисходительно, что не принять только что озвученный факт — означало расписаться в собственной беспросветной тупости. Я нервно прошлась по комнате. Если допустить (гипотетически!), что Гутины подружки действительно были ведьмами и называли маленькую Николетту, Леттой назло Гертруде, получается… они знали, кто я такая?