Море вверху, солнце внизу

Затем он понял, чем было это кое-что. Он подумал о «первичном бульоне», невидимом, но живом, наделенном сознанием, словно подопытное животное внутри собственной среды. Пробужденный к жизни жалом первобытной молнии. Дефибрилляция. И после периода эволюции участок светочувствительных клеток, затем углубление, заполненное прозрачным желе, и в конце концов невосстановимо сложный или, по крайней мере, таким кажущийся. Сложность из рудиментарного. Адам задумался. Кремний, органическое вещество, энергия. Эти компоненты незаменимы.

Джереми вновь застонал, на этот раз дольше.

Если бы Адам не удостоил его взглядом, действительно не посмотрел на него, то почувствовал бы себя неуважительным, склонным к трусости, испугавшимся заключения в истории Вселенной, поэтому он посмотрел. В тех местах, где белая больничная пижама не прикрывала участки кожи, по ней разбегались в разные стороны, подобно фрактальным ветвям розовых деревьев, фигуры Лихтенберга, исходящие из шрама на пятке, напоминающего корневые отростки. Каббалистические тату. На лбу виднелся рубец в форме разломанной звезды. Атмосфера в палате, беззащитность Джереми, отзвуки преждевременного рождения привели к тому, что Адам начал вспоминать названия лабораторного оборудования: мензурки, пробирки, чашки Петри, предметные стекла и микроскопы, колбы Эрленмейера, тигель на керамическом треугольнике. Он сам удивился, что всё это знает. Мозг, должно быть, сохранил их со школьных уроков химии, где в дальнем углу класса стоял негнущийся скелет. Когда учитель был чем-то отвлечен или выходил ненадолго из кабинета, другие школьники с ним дурачились: трясли костлявую руку, били в область таза, клацали зубами, подымая челюсть, но Адам никогда к нему не приближался. Даже несмотря на то, что скелет был ненастоящий, он считал, что выставленная напоказ совокупность костей хуже, чем нагота в общественном месте. Она являлась наготой души, которую следовало одевать или в плоть, или в лаковый ящик под слоем земли, а не выставлять напоказ перед пубертатными подростками для насмешек и глумления. Но представить скелет под поврежденным, разукрашенным кожным покровом Джереми было сложно, разве что его кости состояли из цифрового материала, из звездных данных. Он бы не удивился, если бы Джереми не просто пронзила молния, а грозовое облако дало ему новое рождение или что-то подобное, направленное непосредственно от усиленного затмения сдвоенных звезд.

Словно почувствовав, что Адам его внимательно рассматривает, Джереми спросил: «Что скажешь?»

Чтобы снять напряжение, Адам решил пошутить: «Твое тело напоминает затушенный костер».

Он улыбнулся, затем нахмурился, оба выражения слились, образовав нечто нейтральное, сдержанное.

— Однако по ощущению затушили его не полностью. Я всё еще чувствую по всему телу покалывания, будто бы электричество до сих пор во мне. Я думал, что видел, как меня ударила молния, помнишь, это означало бы шаговое напряжение, но чем больше я прокручиваю в голове, как двигалась молния, тем больше я понимаю, что видел, как она проходила сквозь глаза, сквозь бездну моих зрачков.

— Она стала тобой.

Его палец, зажатый в пульсоксиметре, дернулся.

— Сейчас она, похоже, я и есть.

Адаму казалось, что пиканье машин отличается от того, что он помнил, они сигнализировали непоследовательно, напоминая эффекты старомодной видеоигры, но звуков было столько, что он мог лишь догадываться, как Джереми толковал этот диссонанс, с какой силой тот отзывался в нём, даже поврежденном, словно метеоритный поток. Часть Джереми была там, наверху, в небе или космосе. Перенесенная в отделение для новорожденных, звездное отделение. Огоньки машин светили тускло, как умирающие звезды.

— Что это за оборудование? Что говорят доктора?

Джереми закрыл глаза.

— Обещали поставить диагноз или, по крайней мере, намекнуть, если я соглашусь на участие в эксперименте. На мне уже испытали какую-то УКВ-что-то там. Сказали, что мой мозг освещен, оранжево-желтая масса.

Он вновь открыл глаза, фиолетовое сияние вызывало беспокойство, словно Адам ожидал, что склера будет белой, а радужка, какого там цвета она была, он не мог вспомнить.

— Освещен. Это как?

— Не думаю, что они сами знают. Что-то типа открытого крана, усиление. Они не отвечают прямо.

— То есть ты не разрушен, а воссоздан.

— Что? Типа, сверхчеловек? — С огромным трудом Джереми повернул голову влево-вправо, затем остановился посередине. При этом ожоги на шее вздрагивали. — Вряд ли. Человек из стали не мучается в туалете, как я.

Его в какой-то мере успокоил пренебрежительный тон Адама, словно ничего и не было или не могло быть в реальности.

— В таком случае ты модифицирован.

— А это хорошо или плохо? Доктора здесь, кажется, вообще не способны говорить по существу.