Морфология загадки

Если вдуматься в это удивительное открытие, то неминуем новый ряд вопросов. Почему так должно быть? Почему выбираемые загадочным описанием инструментальные предметы и способы их представления должны принадлежать системе классов, ограниченных в материале и структуре? Это еще более удивительно, если осознать, что материал и структура загадочных описаний охарактеризованы Тэйлором в содержательном плане. Именно так: Арчер Тэйлор дал не только формальную классификацию загадки, но и четко назвал круг содержательных характеристик инструментальных предметов, используемых загадкой, и способов их представления.

Так же, как виды организмов отличаются не только по форме, но и по материалу, по генетическому составу, так и загадка оказалась не в условных отношениях к своему материалу, а в интимных. Подчиненными некоторой системе условий оказались не только и даже не столько отношения между загадкой и разгадкой, то есть экстраверсивные отношения, но и в гораздо большей степени отношения интраверсивные, то есть отношения загадки к своему собственному материалу, из которого она построена, и к своей собственной морфологии. Оказалось, что морфология загадки каким-то таинственным образом связана с ее строительным материалом, образуя совместно с ним единую систему родства, пронизывающую всю область загадки.

При виде этой картины возникает вопрос: не свидетельствуют ли открывшиеся особенности загадочного описания не только об особом порядке означения (сигнификации), но и об особом регистре феноменальности? Не подчинены ли загадочные описания как некая особая область неким собственным интересам, независимым от разгадки? Иначе говоря, не имеет ли загадочное описание своих собственных целей существования, своего телоса, своего raison d’^etre и своей особой предметной области, независимой от мира разгадок?

Избыток означения загадочного описания не склонен легко выдавать своих секретов, своего смысла. Этот смысл проходит незамеченным – загадке положено быть загадочной. И все же выясняется, что в тени ее ожидаемой загадочности по отношению к разгадке таится больше, чем ожидается. Возможно ли, что некоторое безразличие загадки к разгадке говорит о том, что загадка как бы прячется за первую подходящую разгадку? Если так, то что же она прячет и почему?

Подтверждением того, что она нечто прячет, как и указанием, в каком направлении искать это спрятанное, является ее смысловая избирательность. Классификация Тэйлора демонстрирует круг ограниченных предпочтений загадки при выборе ее инструментов. Вспомним выражение Тэйлора: «фундаментальная концепция, на которой покоится загадочное сравнение». В это выражение стоит вдуматься. Тэйлор знал, что фигуративные средства загадки, ее мотивы и парадигмы, не являются инструментом, подчиненным исключительно делу намека на разгадку – они заявляют о существовании некоторой смысловой области, которой они принадлежат.[20]

Эти размышления побуждает нас сформулировать такой тезис:

(i) Загадочное описание имеет особый смысл существования, не сводимый к его направленности на разгадку. Загадочные описания пользуются в качестве своего инструментария ограниченным кругом смысловых предпочтений, которые включены в компактную систему морфологического родства, пронизывающую всю область загадки.

История изучения загадки обнаруживает некоторую герменевтическую траекторию имманентного анализа, которой не было в умах фольклористов, преследовавших чисто практические задачи, – их усилия направляла задача организовать свой полевой и архивный материал, построить собрания загадок наиболее компактным, систематическим способом. Решение этой задачи привело к результатам, чреватым непредвиденным потенциалом, который остался неотрефлектированным. Когда же в изучение загадки вторглись готовые общие теории, имманентный анализ прекратился. Ценные свежие полевые данные о жизни загадки в естественных условиях, полученные антропологами, не оказали влияния на аналитическую работу, потому что изменилось представление об аналитическом мышлении. Нам нужно ввести в поле нашего анализа загадки антропологические наблюдения о ее функционировании – это как раз то, чего не хватало филологической школе. С этой целью нам нужно проработать достижения филологической школы с той стороны, с которой она может войти в соприкосновение с антропологическими данными. Тут нам нужно снова возвратиться к Тэйлору, сказавшему последнее слово в фольклорно-филологической традиции.