Морфология загадки

Заметная странность языка загадки,[38] своеобразное стремление к частному, так сказать, приватному языку, наблюдается в традициях, сохранивших архаические черты. Так в северонемецкой загадке сохранились странные слова, не принадлежащие вразумительному репертуару языка или даже диалекта. В мекленбургской загадке зарегистрированы следующие синонимы для дождя: Polickerpolacker, Plickerdeplacker, Slickerdeslacker, Klickerklacker, Tripptrapp – все они встречаются в вариантах одного и того же текста (Воссидло 108 вар.) и, следовательно, взаимозаменимы. Не имея понятийного смысла, эти слова звучат как своего рода имена; но в отсутствие соответствующей именной традиции, они скорее являются псевдоименами. В традиции восточнославянской загадки бросается в глаза широкое употребление собственных имен из христианского фонда: маленький Данилко оказывается пуговицей, Микола – часовней в поле, Василий – льдом на реке, а Андрюха – овином (Юдин 2007). Тут зачастую обыгрывается звукообразная сторона имени. Может показаться, что приведенные немецкие называния дождя имеют ономатопоэтический характер: они в слуховом образе как бы воспроизводят игривость и повторность звуков дождя, являются звуковыми метафорами. Но вот, что мы находим для бороны: Knickerdeknacker, Rickerunracker и совсем уж удивительным образом – знакомое Polickerpolacker (В109d). Это же излюбленное слово может замещать и аиста (В171а^1–2), а также и яйцо в тексте, напоминающем английского Хампти Дампти (В20d). Таким образом, предположение об ономатопоэтическом характере этих слов отпадает. Большинство этих слов рифмуется с der Acker «поле» в разных вариантах парадигмы Knickerdeknacker leep oever den acker (Кникердекнакер прыгает по полю). Но в этот же ряд входит и Tripptrapp (В108f), слово, не рифмующееся с Acker, что ставит под сомнение этот резон и требует поисков другого, более глубокого основания. Возможно, в основании словопорождения этого ряда лежит воссоздание образа энергичного и ритмического действия, точнее даже, производителя такого действия. В самом деле, как имена, так и псевдоимена антропоморфизируют подразумеваемый предмет. При этом удвоение корня дает отличительную игровую парадигму, призывающую к подражанию, повторению, дает отчетливое правило для создания своего приватного, тайного языка. Вместо удвоения корня может появляться отчетливо двукоренное слово, как: Klipperb"udel, Klisterb"udel, Klapperjack, Jickjack, Jolljapp и т. п. (В119). Замеченная нами ранее рифма на Acker, скорее всего, служит частным катализатором, передатчиком процесса, но не его основанием. Можно догадываться, что суть словопорождения в данном случае составляет наименование без наименования определенного рода действия или его производителя и, возможно, иконизация повторности и, вероятно, двусмысленности.

Организация опорных лексических элементов загадки, или мотивов, представляет собой цепочки, связанные по каким-либо функционально важным свойствам. Подобно тому, как падежные формы имени существительного или формы спряжения глагола составляют грамматические парадигмы языка, цепочки замещающих друг друга мотивов являют парадигматические ряды языка загадки. Только у загадки язык приватный, и его парадигмы не имеют установленных общезначимых ограниченных форм – каждая идет своим путем и открыта обыгрыванию всех языковых возможностей своего материала.

Поэтическая синтагматика загадки несет на себе проекции тех же средств переклички, что мотивная организация. Обратимся к такому характерному типу синтагмы в загадке как сравнение. Сравнение всегда производится по каким-либо смысловым, содержательным признакам. Но загадочное сравнение опирается на перекличку тех признаков плана выражения, которые нередко отделены изрядным расстоянием от сравниваемого содержательного признака. Так, в английской загадке для сравнения часто выбираются слова, связанные аллитеративной звуковой перекличкой в стиле (и возможно как наследие) древнегерманской поэзии: big as a barn (T1260), high as a hall (T1269a, 1277), soft as silk (T1359a), bent as a bucker и round as a ring (Т1290). Любопытно, что два последние примера приведены из одной и той же загадки, разгадка которой сообщившему ее, по его признанию, была неизвестна, что, по-видимому, говорит о более высокой валентности самого соотнесения, самого приема, чем его референциального значения.