Морфология загадки

Отметим разный подход к вопросу о полной форме загадки у Петша и Тэйлора. Петш рассматривает нормальную, полную форму загадки как фундаментальную, достаточную форму с добавленными риторическими украшениями; Тэйлор выносит за скобки риторический компонент вообще, чтобы представить полную, нормативную форму в качестве образцовой по отношению к окружающим ее вырожденным разновидностям. Он ориентирован исключительно на фигуративную задачу загадки. Увидеть эту картину жанра позволила ему более четкая концепция морфологии загадки. Теперь у нас появилась возможность с помощью Тэйлора несколько уточнить тезис (d): в области народной загадки полнозначная ее форма (подлинная загадка) сопровождается массой упрощенных и вырожденных форм, но и эти относятся к области жанра народной загадки в качестве деривативных и родственных форм подлинной загадки, потому что они в разной степени сохраняют следы ее полнозначной формулы и используют ее мотивы.

Итак, Тэйлор схватил загадку двойным зрением: он разработал аристотелев теоретический конструкт и петшеву попытку структурной экспликации в четкое аналитическое представление о структуре подлинной загадки и указал на ее привилегированное положение в качестве образцового вида в эмпирически зарегистрированной обширной области народной загадки, представленной во всем многообразии ее видов, отклоняющихся от полнозначного подлинного. Желая преодолеть эту дихотомию, он даже не лишил все многообразие видов загадки названия подлинной. Но в теоретических целях имеет смысл различать два аспекта народной загадки. Сохраним название подлинной загадки за структурно полнозначным видом в смысле Тэйлора, а область в целом будем называть народной загадкой.

Отметим, что образцы подлинной загадки встречаются, хотя и гораздо реже, за пределами Европы, ее азиатских соседей и ее дальних сфер влияния: их можно найти в примитивных африканских культурах. Например, у камерунских кунду: У меня есть карманчик, который никогда не будет полон. – Уши (Иттман 1934: № 147); у абиссинских тигринья: Черный вол, что всегда к водопою идет. – Пиявка (Литтман 1938: № 21/37); у танзанийских хехе: Я режу, а она не режется. – Вода (Редмэйн 1970: № 58).

11. Отступление о проблеме истории загадки. Необходимые вопросы, точных ответов на которые автор не знает

– Развитие, достойное Дарвина! – энтузиастически вскричала леди. – Только вы перевернули эту теорию. Вместо того, чтобы вывести из мыши слона, у вас выводится из слона мышь!

Люис Кэрролл, «Сильвия и Бруно» (Кэрролл 1991: 31).

История загадки – наименее доступный ее аспект. Мы сможем сделать лишь несколько нетвердых шагов в этом направлении. Но и обойти его нельзя, потому что некоторое понятие об истории – необходимо е звено в понимании связи между морфологией загадки и ее функционированием, то есть в конце концов в реконструкции ее функциональной формы. Мы попытаемся вообразить контурную карту реки времен, делая лишь нежесткие допущения насчет ее масштабов.

Приняв, хотя бы с оговорками, наблюдение Тэйлора о том, что масса упрощенных загадок в устной традиции свидетельствует о том, что история загадки – это история вырождения традиции, следует признать осложнения, к которым оно ведет. История загадки предстает перед нами в порядке рассортированных по сложности ее образцов, причем полнозначный тип ее должен находиться в начале ее истории. Замечательно, что образец попадающей под тэйлорово определение подлинной, или древнейшей, формы, действительно, можно найти среди древнейших зарегистрированных загадок; такова расшифрованная аккадская загадка, сохранившаяся в ассирийской передаче: Кто беременеет без зачатия, кто тучнеет без еды? (Йегер 1892: 277). Если Мартин Йегер (Martin Jaeger) прав и разгадкой ей служит Облако, то первая часть загадки представляет собой метафору, а вторая описывает предмет, скорее, буквально. Но пример – не доказательство.