Рюдзи показалось, что он целую вечность не видел моря. Из спальни море видно всегда, но Рюдзи теперь даже не приближался к окну. Вдали над открытым морем плавали жемчужные облака, и там, где они отражались в водной глади, вода принимала морозный белый оттенок. Остальное небо было безоблачным. Сейчас, в три пополудни, ближе к берегу оно имело блеклый и застиранный неудачный голубой цвет.
От грязных скал к океану простирался участок мутной воды цвета жженой охры, то насыщенной, то бледной и оттого похожей на гигантскую сеть. У скал судов было не много. В море двигались несколько сухогрузов. Даже отсюда видно, что все они были мелкими и старыми, не больше трех тысяч тонн.
— Я ходил не на такой малявке, — сказал Рюдзи.
— Десять тысяч тонн, да? — откликнулся Нобору, ставший вдруг немногословным.
— Идите сюда. — Мальчишка-лидер потянул Рюдзи за рукав бушлата.
Они еще немного спустилась по усыпанной сухими листьями тропинке. Здесь, словно единственная, чудом уцелевшая черта иероглифа, посреди окружающей разрухи сохранилось в первозданном виде старое дерево.
С запада на них глядела поросшая деревьями макушка горы, сложная цепь из нескольких склонов с островком голых деревьев заслоняла ее от восточного морского ветра. Внизу виднелось запущенное зимнее поле. Куст у тропинки обвивала сухая лиана со скукожившимися алыми трихозантами[40].
Проникающий с запада солнечный свет, встречая преграду, тускло поблескивал на кончиках листьев увядших побегов бамбука.
В детстве Рюдзи все это тоже было, и он лишний раз подивился особому дару подростков находить такие вот необычные потайные места.
— Кто нашел это место?
— Я. Я живу в Сугита. Езжу отсюда в школу. Я нашел и всем показал, — ответил мальчишка, с которым Рюдзи пока не перемолвился ни словом.
— А где сухой док?
— Здесь.
Мальчишка-лидер с улыбкой указал на узкую пещеру в тени небольшого обрыва у самой вершины. Рюдзи отметил, что улыбка у него опасная, словно хрупкая стеклянная вещица. Он не мог объяснить, откуда возникло такое ощущение. Мальчишка отвел от Рюдзи свой пронырливый, ускользающий, словно рыбка, взгляд в обрамлении длинных ресниц и продолжил рассказ:
— Это наш сухой док. Горный сухой док. Здесь мы ремонтируем сломанные суда, разбираем и заново перестраиваем.
— Хм. Трудно затащить судно в такое место.
— Легко. Очень просто. — И снова улыбка.
Все семеро уселись на площадке перед пещерой, кое-где вокруг пробивалась еле заметная зелень. В тени было ужасно холодно. Слабый ветерок словно колол кожу. Рюдзи надел бушлат, скрестил по-турецки ноги. Едва он устроился, как в мозг с удвоенной силой ворвался рев бульдозера и самосвала.
— Кто-нибудь из вас бывал на большом судне? — спросил Рюдзи нарочито жизнерадостным тоном.
Мальчишки переглянулись и не ответили.
— Морские истории начинаются с морской болезни, — снова обратился Рюдзи к безмолвной аудитории, — большинство новоиспеченных моряков от нее страдают. Кое-кто даже завязывает с морем после первого рейса. Чем больше судно, тем чаще бортовая качка сочетается с килевой, да еще особый судовой запах краски, масла и стряпни.
Видя, что рассказ о морской болезни не встречает интереса, и не зная, что еще сказать, Рюдзи запел.
— Знаете такую песню?
Мальчишки захихикали, толкая друг друга локтями. Не зная, куда деваться от стыда, Нобору вскочил, сорвал с головы Рюдзи фуражку и стал играть с ней, повернувшись к рассказчику спиной.
В центре крупной, похожей на лилию кокарды блестел якорь, обвитый цепями из тонкой золотой нити, в обе стороны от него простирались вышитые золотом массивные лавровые ветви. По нижнему и верхнему краю причальными тросами вились золотые шнуры. В черном козырьке печально поблескивало послеполуденное небо.
А когда-то эта фуражка удалялась по морю, сверкая в закатных летних лучах! Как знак расставания, как факел, гордо освещающий вечность, что удаляясь, помогает скинуть с плеч усталого путника тяжесть земного существования.
— Первый мой рейс был в Гонконг…
Кажется, эти слова наконец привлекли их внимание.